Имя - Война

— Негоже те с мужиками таскаться, чай не подстилка ихняя, — проворчала, недобро поглядывая на грязную, взъерошенную девушку в испятнанной гимнастерке с чужого плеча. — Пошли-ка в баню, воды дам — отмоешси да одёжу сменишь. А то пугало-пугалом.

— Ты ее слухай, — закивал Матвей. — Пелагея баба строгая, но правильная. Дело говорит.

— А я не против. Очень даже «за».

И двинулась за женщиной.

Отмылась в баньке, ничуть не смущаясь холодной воды, переоделась в выданное платье, свою одежду постирала и гимнастерку Николая. А после наелась и спать легла. Разморило ее после сытого ужина вмиг.

Сутки отсыпалась беспробудно.

Утром Лена долго на печи лежала, смотрела на хлопоты в избе и понять не могла — сниться ей это или правда, откуда кто взялся, как она здесь оказалась? И вскинулась, вспомнив, слетела на пол.

— О, проснулася! Городская гляжу, поспать мастерица, — проворчала Пелагея, укладывая каравай в корзину. Отдала курносой девочке. — Неси завтрак на сеновал.

— Давайте я, — перехватила корзину Лена, устыдившись.

— Гимнастерку тады прихвати, высохла уж.

— Ага.

Девушка сунула ноги в боретки и, подхватив сложенную на лавке одёжку, ринулась из избы.

Первым кого она увидела был Николай. Он брился ножом поглядывая в осколок зеркала, и выглядел чужим, заматеревшим. Она даже не сразу узнала его, да и он видно тоже, потому что замер, хмуро разглядывая ее.

— Я это, — смутилась и корзину крепче обняла. — Хозяйка завтрак послала.

Мужчина кивнул, но взгляд не отвел. Девушка бочком юркнула внутрь сарая, дивясь его угрюмости и странному взгляду, и оказалась под перекрестком остальных взглядов. Бойцы уставились на нее, словно впервые увидели, и Лена невольно назад подалась, покраснела так, что даже уши заалели.

— Вот это краля, — протянул кто-то восхищенно. Дроздов заулыбался, щурясь на девушку:

— Принарядили тебя, прямо хоть под венец веди.

— На себя посмотри, жених нашелся! — разозлилась девушка и сунула ему в руки корзину. — Завтрак!

И уйти хотела, но Антон ее за руку перехватил:

— А что ж с нами не позавтракаешь?

Лена дернулась, стряхивая его пальцы:

— Сыта, — и к Николаю, что ей спину взглядом жег, повернулась, гимнастерку протянула. — Чистая.

Стоит тот, смотрит, и хоть бы пошевелился. Пришлось сунуть форму и уйти, вернее сбежать.

Дверь в сарай схлопала — Санин, наконец, очнулся, посмотрел непонимающе на гимнастерку, краем исподней рубахи остатки мыльной пены стер, косясь на друга. А тот ухмылялся во всю зубную наличность и будто еле остроту сдерживал.

— Вот это попутчица, — протянул Антон.

— Да уж, мне б такая попалась, э-эх! — подхватил Камсонов.

— Мал еще.

— Это в каком плане?

— В общем, — обрисовал нечто в воздухе Голушко и полез в корзину. — Хлебушко, сметанка, картошечка! Мужики!

— Васечкину и Лучину оставьте, — предупредил лейтенант. — Рядовые Полунин и Густолапов — завтракайте и товарищам на смену идите.

— Есть, товарищ лейтенант.

— Товарищ лейтенант, — разделите вы, чтобы поровну, — протянул корзину с провиантом обратно Дроздову Голушко.

Лену Пелагея за стол усадила вместе с дочерьми и мужем, щедро в миску картошки наложив:

— Отъедайся, а то тоща как тая смерть. Позжа к мужикам сходи, пущай одежу свою скидывают. Я стирку затеяла, заодно уж их обстираю.

— Я помогу, — дичливо глянув на нее, заверила девушка. Пугала ее Пелагея. Лицо приятное, а от строгости казалось жестким и отстраненным, даже презрительным. Да и сама здорова — а ну, как наддаст. Провинность-то она легко найдет.

— Ты б себе помогла, — глянула, как крапивой хлестнула. Лена сжалась и принялась картошку жевать.

— Стирка-то стиркой, только как уходить надобно будет…

— Никуда не пойдешь, сказала! — грохнула ладонью по столу. — Вояка выискался! У тя пять девок — их кто защитит?! Огород кто обиходит, скотинку? Все на мне? И дом, и сено на зиму, и скотину и за пострелками пригляд?! А вот обломишси! Настрогал — воспитывай!

Матвей недовольно на жену поглядел, но смолчал, носом только шмыгнул и давай жеваться, как хомяк набивая рот.

— Вона ужо повоевал, доходяга, нос один из рубахи торчит, — снизила тон Пелагея, но ворчать не перестала. Девочки зыркали на нее исподтишка и старательно из мисок картошку да подсолнечное масло хлебом слизывали.

Мал мала меньше. Старшей лет двенадцать, младшей лет семь. Погодки, видно. И работящие — по избе ясно. Бедненько, но уютно и чисто. Половики на полу, домотканые, занавесочки вышитые на окнах, цветы полевые в стакане на салфетке.

Смотришь на то, как ветерок колышет занавеску, треплет цветы и кажется, что нет войны, не было ничего: ни бомбежки, ни пуль, ни бега по лесу, ни смерти Нади. Сон все, дурной сон.

Хозяйка, заметив пристальный взгляд девушки в окно, обернулась. Не нашла ничего к вниманию годного и нахмурилась.

— Чего заприметила?

— Так. Ничего.

— Агу?… Сама-то чья, откуда? С какой дурости с солдатней ошиваешься?

Матвей крякнул.

Лене показалось, что она ослышалась. Уставилась на женщину непримиримо, возмущенно: