Имя врага

— Куда нас везут, знаешь? — вдруг услышал он хриплый шепот сидящего рядом с ним заключенного. Он не успел ничего ответить — один из конвоиров изо всей силы ударил спрашивавшего в лицо. Голова того откинулась, несчастный повалился на пол машины. Ударом приклада гестаповец вернул его на место и заорал:

— Всем молчать! Не разговаривать!

После этой показательной экзекуции никто больше не издал ни единого звука. Минут через десять взревел двигатель, и грузовик двинулся вперед, рыча и раскачиваясь. В кузове запахло бензином.

Внутри было довольно просторно. Всего здесь находилось — он посчитал — 14 человек: десять заключенных вместе с ним и четыре вооруженных гестаповца — охрана. Заключенные, как и он, были связаны. Он узнал двух поляков, вместе с которыми сидел в камере, и обменялся с ними тревожными взглядами. Судя по этим взглядам, поляки также ничего не знали о том, куда их везут.

Ехали не долго. Один раз его потянуло в сон, но он тут же прогнал его усилием воли, закусив губу, которая резкой лавиной боли обожгла его мозг, оставив в состоянии бодрствования.

Наконец грузовик остановился, и охранники стали по одному выталкивать заключенных наружу. Когда подошла его очередь, он не поверил своим глазам.

Перед ним возвышались стены монастыря. Он увидел большие позолоченные кресты на фоне рассветного неба. Белые, величественные стены, уходящие далеко, в рассветный туман. При виде крестов его охватило щемящее чувство какой-то непонятной тоски. Он не был религиозен, его идолами были совсем другие идеалы, отличные от христианских, однако эти стены монастыря вдруг охватили его душу какой-то странной истомой, непонятным чувством, от которого тоска и надежда, слившись воедино, словно вынесли его душу из пропасти, и впервые он вдруг по-настоящему почувствовал, что будет жить. Жить — несмотря ни на что.

Заключенных выстроили в небольшую колонну, и один из конвоиров постучал в деревянные ворота монастыря. Они тут же распахнулись, пропуская небольшой вооруженный отряд, поспешивший им навстречу. Солдаты окружили заключенных и завели их внутрь.

Они миновали двор, повернули к каменному корпусу, прошли в низенькую деревянную дверь. Снова — повороты, лестницы, узкие коридоры… Затем заключенных стали разводить по комнатам. Его втолкнули в какую-то низенькую дверь. Он сразу понял, что оказался в монашеской келье.

Это было узкое, довольно холодное помещение с толстыми каменными стенами и единственным окном — небольшой прорезью в стене. Из окна открывался вид на холм, поросший пролеском.

Возле стены стояла узкая койка, над которой было прибито огромное деревянное распятие. Напротив койки — деревянный стол и табурет. На столе — глиняная миска, краюха хлеба и кувшин. Ведро у двери завершало скромную обстановку.

Не поверив своим глазам, он впился в хлеб. Глинистый, полный опилок, этот кусок показался ему райским блюдом — он не ел уже несколько дней. А узкая койка была верхом роскоши, ведь в камере он все время спал на холодном полу. Опустившись на кровать, застланную жестким, ворсистым одеялом, он закрыл глаза и провалился в сон.

Спустя какое-то непродолжительное время его разбудил солдат, который развязал ему руки и велел следовать за ним. Он снова шел по каким-то переходам и лестницам и наконец оказался в комнате побольше. За столом сидел человек в штатском, перед ним были разложены какие-то бумаги.

Жестом велев сесть на табурет напротив стола, человек произнес:

— Назовите свое имя.

Он ответил, отметив пристальный взгляд серых, жестоких глаз, напоминающих два булыжника.

— Вы лжете. Ваше настоящее имя я знаю, — усмехнулся человек.

Он вздрогнул. Он понимал, что это снова допрос, но к этому непонятному допросу был совсем не готов.

— Вот ваше дело, — человек хлопнул ладонью по бумагам, разложенным на столе, — документы, все материалы уголовного дела, заведенного следственным отделом 1 управления НКВД в 1936 году. Вас должны были расстрелять, но не расстреляли. Судя по документам, год вы провели в тюрьме.

— Полтора года, — глухо поправил он.

— Откуда вы так хорошо знаете немецкий язык? — поинтересовался допрашивающий, и тут только он сообразил, что вся эта беседа велась на немецком.

— Учил в гимназии, — ответил, криво усмехнувшись.

— В это охотно верю, — усмехнулся немец, — про гимназию. Вы знаете, зачем вас привезли сюда?

— Нет, — он покачал головой, — даже не представляю.

— На самом деле вы были отобраны среди других заключенных. Дело не только в ваших документах. Дело в вашей личности. Вы не сломались на допросах.

— Мне нечего было говорить, — пожал он плечами равнодушно.

— На самом деле вас привезли сюда, чтобы вы сделали выбор. Вариантов, конечно же, два. И оба зависят от вас. Два пути. Кажется, в вашей мифологии была такая сказка?

— Три пути в сказке, — машинально возразил он.