#ИМХОМ: по моему скромному мнению. Мужчины

Поэту принято больше рыдать, чем радоваться. Что это за поэт, у которого все хорошо? Поэту проще быть несчастным, непонятым, непризнанным. Есенин, Некрасов, Лермонтов – поэт должен нести в себе какую-то беду. А если начать играть определенный образ, то очень скоро он прилипает. Маяковский и Блок ничего не боялись, писали не для вечности, а для сиюминутного дня. Писали о текущей, стремительно проходящей жизни, и выхватывали какие-то минуты, сохраняя их в вечности. Это мог быть абсолютный, но гениальный со всех сторон, бред. Уловление нерва времени, когда все вставали и обличали. Поэт божественным глаголом жег сердца людей и именно поэтому оказывался в вечности, в отличие от тех, кто смеялся над ним. Гениальный в этом плане Владимир Высоцкий.

В сваи, парапеты бьет Москва-река.
Не живут поэты больше сорока.
Слышишь или кажется, шелестит листва.
Ты на свете зажился, тебе сорок два.

(Это я написал в 1980 году).

Нытье, жалобы и плачи – главные составляющие и моей поэзии.

Книга больше не приносит ни радости, ни опасности. В России так сложилось, что поэт и власть тесно переплетаются: поэт при власти либо против власти. Обычно поэты славили подвиги царей и князей за пиршествами, за что им кидали объедки со стола. Достаточно вспомнить придворного интригана Симеона Полоцкого. Поэт интересен сам себе только тогда, когда он интересен власти. Катастрофа русской поэзии, на мой взгляд, произошла от того, что мы власти стали неинтересны. Сейчас стихов особенно никто и не читает. Это и привело поэзию к тому печальному состоянию, в котором она находится.

Поэты перестали быть товаром. Писать лучше надо, да и время что-то меняет. С появлением соцсетей каждый сам себе журналист и писатель. Сейчас поэт – это не лорд Байрон и не Александр Блок. А ободранные, ходящие с одного вечера на другой, бедняги. Раньше я, как кажется, уловил дух времени, а сейчас я ничего не понимаю. Пишу тексты больше по инерции, и они проваливаются в какую-то темноту со 150 лайками.

Поэтами рождаются. Вырабатывать это бессмысленно, это же как проказа. Я родился на Комсомольском проспекте в доме номер 50 и с детства мечтал быть писателем. Поскольку мама работала в Кремле, все издающиеся в Советском союзе книжки мне были доступны. Я вырос на фантастике: Братья Стругацкие, Рэй Брэдбери, Станислав Лем – мне реально сносили крышу. Тогда и делать было особо нечего: три с половиной программы по телевизору, фильмы про заводы и колхозы. Больше было общения во дворах. Мы гуляли без родителей с пяти лет, потом группировались по школам. У нашей 34-ой школы была четкая война с 47-ой и 51-ой – одну били мы, а другая била нас. Иногда попадали в милицию, так и проходили наши дни. В Москве начинали пить с 12 лет, причем регулярно. Время было простое, и человек все про себя знал. Вот его отец, после войны, в шарфе и с финкой, как в фильме «Место встречи изменить нельзя», он был король двора. А сейчас ему 45 лет, и кто это теперь? Слесарь второго разряда, горький пьяница, замученный некрасивой женой, от которой он в бачок унитаза прячет бутылку, чтобы в любую свободную минуту до нее дотянуться. Они понимали, что все, это их судьба. И возможно, ракеты бороздят космос, но это судьба единиц, а не большинства. Поэтому народ сильно бузил. В 90-е возросла преступность, но пропали дворовые компании. Раньше ты точно знал – идешь в чужой двор, там всегда будет кто-то сидеть на качелях, в песочнице, на лавочке. В 80-е годы открылись качалки и клубы, где стали учиться пробивать кулаками стенки. Ребята оттуда портвейн уже не пили, они пополнили ряды настоящих банд, которые возникли впоследствии. Нынешнее поколение молодежи менее агрессивное, чем подростки 70-х.

Любое действие, которое делать не хочется – закаляет характер. В Армии Я не служил. Не косил. Тогда косили самые продвинутые, которые имели джинсы, последний диск «Цеппелинов» и курили анашу. Я окончил технический ВУЗ с военной кафедрой. За это тогда выдавали военный билет лейтенанта запаса и на этом все кончалось. Тем более, что геодезист-чисто военная специальность и использовать таких специалистов в пехоте как минимум глупо. Что не служил – не жалею. Там тогда, говорят, москвичей обижали. Нас нигде не любили. Ведь со всей страны пищу (в прямом смысле слова) свозили в столицу, а на местах велели вертеться как смогут. Да и портянки завязывать я и по специальности научился, чем мытье туалетов может как-то улучшить человека, не понимаю. Сейчас об армии я слышу больше хорошего. Не знаю, похож ли я на бравого солдата Швейка, героя романа Ярослава Гашека, но если бы мне и хотелось быть на кого-то похожим, то на него.