Императив. Беседы в Лясках

Кшиштоф Занусси Императив. Беседы в Лясках

© К. Занусси, 2018

© А. Красовицкий, 2018

© Е. Гугалова, художественное оформление, 2018

Фото из архива К. Занусси

* * *

История семьи и Польши

[]

— Как история вашей семьи и семьи вашей жены связана с тем, насколько в Европе были перемешаны народы и семьи? Попытки создать моноэтнические государства начались фактически только с 1920-х годов в Европе. И поэтому дальше были Волынь, Висла, Данциг, Вильнюс, Бреслау, Щецин — было множество вопросов, которые стали трагедиями для семей и народов. Откуда ваша семья с такими корнями здесь, в Польше, и откуда семья вашей жены?

— Знаете, в те времена, в XIX веке, таких вопросов даже не возникало, потому что все большие державы были мультинациональными, особенно Австро-Венгрия — империя Габсбургов, где всегда были перемешаны нации, причем австрийцев было меньше, чем венгров, чехов.

— И австрийцы себя немцами не считали?

— Нет-нет, тогда еще не считали. Это произошло уже в XIX веке. Вообще, мне кажется, что это пришло от Наполеона, хотя он хотел создать общеевропейскую империю, которая в этом смысле повторила бы Римскую империю. Это особенно ярко видно в искусстве его времени — в том, каким мы его видим на парадных портретах — там всегда император Римской империи проявляется. Но в результате после распада империи Наполеона оказалось, что появились новые идеи: уже не династия, а нация стала элементом нашей идентичности.

— Но в Польше нация стала идентичной раньше?

— Не до конца. Я думаю, что до падения Речи Посполитой[1] мы понимали, что это все-таки Речь Посполитая, и не так часто говорили «поляки», чаще — «человек из Короны» или из Литовского княжества. Мы сейчас вообще забыли, что была Корона, и нельзя все, что было тогда, называть Польшей, это была, повторяю, Речь Посполитая — понятие гораздо более широкое.

Мои предки, по линии отца, из северной Италии, из Венеции, где-то там мои корни. И в XIX веке, когда в 40-е годы началось массовое строительство железных дорог в Европе, они сначала строили дорогу до Вены из Венеции, из Триеста, а потом продолжили ее через Краков до Львова. Это была первая большая железная дорога в этой части империи.

^{Хелена Невински-Занусси, бабушка К. Занусси}

В тот период Венеция все еще входила в Австро-Венгрию. Вернее, она принадлежала даже не Австро-Венгрии, тогда это была Габсбургская империя. Австро-Венгрия началась с компромиссов уже в 50-е годы XIX века[2]. Это было время восстаний разных наций: и венгры восстали, и было восстание, которое создало Бельгию на севере Европы. Все эти перемены XIX века были очень резкими переменами, но мои предки тогда просто передвигались по империи, не пересекая никаких границ.

^{Отец, Ежи Занусси, и мама, Ванда Занусси}

— И остались в Кракове?

— Нет, знаете, это такая профессия — люди железных дорог, — они всегда там, куда доходит железная дорога, так что дошли даже до Львова. А потом с опозданием почти на двадцать лет началось строительство железных дорог в России, и они просто двинулись строить и эту железную дорогу — из Варшавы в Петербург и дальше, как раньше из Вены в Варшаву.

— А кем они были? Руководили строительством?

— Все были строителями, инженерами, имели свои предприятия. А со стороны моей матери это были польские помещики, которые потеряли все свои имения после восстания 1863 года. Мой дед родился уже в Сибири, его родители туда были сосланы. Они умерли, а он, как говорит семейное предание, вернулся пешком. Ссылали больше всего именно помещиков — они подняли восстание. И за это у прадеда было конфисковано имение и последовала ссылка. Есть такое семейное предание, что моя прабабушка успела призвать своего сына, чтобы он принял участие в восстании. Он успел присоединиться к уже проигранному восстанию, но было бы позором, если бы он в нем не участвовал. Если бы он опоздал на несколько дней, то уже не участвовал бы в восстании и имение осталось бы в руках семьи.

— А откуда она призвала его?

— Он в Париже учился. И вернулся в Польшу специально, чтобы успеть принять участие в последнем столкновении, о котором заранее было известно, что оно будет проиграно. Это очень польская история. Даже если это чуть-чуть придумано — таков архетип этого романтического проигранного восстания.

— Это история гордости.