Император

Вот, замечательный исполнитель, но как-то нет в нем русской души, что ли — все так четко, ничего не забывает. Илья тоже имеет феноменальную память, но вот такой невозмутимостью, да в ситуации, когда император изволил гадить, он не обладает.

Через час я уже был готов воспринимать информацию, пусть в голове и еще немножко отбивали барабанную дробь мои фантомные тараканы.

— Антуан, пригласите господина Ломоносова и принесите чаю с лимоном, — повелел я уже на ходу, так как направлялся в соседнее помещение, где был мой, по местным меркам, шикарный для всесторонней работы кабинет.

— Прошу простить, Ваше Величество, господин Ломоносов не один. С ним господа Георг Вильгельм Рихман и Даниэль Роландер, — дополнил доклад Антуан.

— Сперва Ломоносов, а уже после шведскую немчуру послушаем.

Михайло Васильевич, видимо, уже заждался меня. Ученый плохо умел скрывать эмоции и нетерпенье, которое проявлялось в его движениях, говорило, что академик сидел под моим кабинетом не один час. Я уже приучаю своих подданных, что рабочий день начинается не позднее восьми утра. Тут же из-за некоторых событий вчерашнего вечера и ночи я только проснулся чуть позднее одиннадцати. Вряд ли получится отработать всю повестку дня, так как только разговор с Ломоносовым может затянуться не на один час.

— Ваше императорское величество! — Михайло Васильевич изобразил поклон.

Как бы ни силился Ломоносов демонстрировать светскость и придворный этикет, в нем все еще жил сын рыбака-помора.

— Михаил Васильевич, уж кому, но вам, когда мы наедине, позволено обращаться ко мне без чинов. Давайте будем держать великосветскость в присутствии иных лиц, — сказал я, жестом приглашая Ломоносова присесть.

— Я чрезмерно Вас уважаю и не смею ставить Вашу волю и желание под какое-либо сомнение, потому, Петр Федорович, я преступлю через собственные убеждения и буду называть вас так, как это будет угодно моему императору, — сказал Ломоносов, усаживая свое грузное тело на прекрасной выделки стул с императорской мебельной фабрики.

— Вот потому, Михаил Васильевич, и не хочу я в разговоре с Вами сколь много светских манер и придворного этикета. Мы потеряли на приветствие более пяти минут. Давайте сперва пройдемся по тем проектам, которые сейчас в работе, — сказал я, открывая свой блокнот с закладкой «Ломоносов».

— Перейду сразу к делу. Мы изменили смесь, которая двигает ракеты. На основе пороха снаряды летят лучше и дальше. Но при этом еще больше сокращается масса заряда. Есть подвижки в деле летательных шаров, но докладывать об этом рано, нужно все испытать. К вопросу бездымного пороха подошли близко, но уже понятно, что для такого пороха не подойдут стволы фузей, которыми нынче вооружены наши войска. Работаем над сплавами, — докладывал ученый.

— Телеграф? — спросил я о связи, так как именно этот вопрос для меня был более животрепещущий.

— Господин Рихнер по Вашим подсказкам, Петр Федорович, разработал световой язык, стучащий с точками и тире. Еще не все продумано, но это дело ближайшего будущего, — докладывал Ломоносов.

— Я готов ассигновать банковскими бумагами строительство оптического телеграфа между Петербургом и Москвой. Не думаю, что сможете быстро, даже усилиями Вашего друга Георга Рихмана, соорудить электрический телеграф. Продумайте завод по производству проводов. Можете привлекать к делу мощности Компанейства и господина Твердышева. Никиту Акинфеевича Демидова пока не трогайте, так как у него важный заказ. Не стоит ему распылять свои силы. По железным дорогам Вас не спрашиваю, тут мне должны иные люди сообщить. Я же благодарю Вас, что помогли господину Ползунову и его команде.

— Самая большая проблема, Петр Федорович, это подшипники. Получится научиться их производить хорошо и много, дело пойдет быстрее, — сказал Ломоносов и перелистнул лист бумаги. — Переход на метрическую систему измерения идет сложно, но Петербуржская вервь, как и ряд заводов на Урале уже считают двойной системой: привычной и метрической. В университете самолично подготовил курс по изучении этой системы.

— Подождите, Михаил Васильевич, давайте сперва опробуем и посмотрим на качество тех же кораблей и единого вида пушек. Тем более, что не вся система измерения готова, — я лукаво посмотрел на Ломоносова.

Мне уже было известно, что в науке появились, пусть пока и в очень, ну очень, тесном кругу, новые единицы измерения: Ломы и Рихнеры. Русские ученые не страдают скромностью и назвали Амперы «Ломами», то есть «Ломоносовыми», ну, а Ватты, соответственно, «Рихнерами». Не сломает ли язык хозяйка квартиры из будущего, когда станет платить сто Рихнеров за свет? Не сломает! Может только сократит до простоты «сто Рихнеров» до «ста херов». Ну, это в том случае, если плата будет чрезмерной.

— Изучайте дальше. Привлекайте ученых. Кстати… как дела в Академии наук? — вспомнил я, что буквально недавно русская наука лишилась, как официального руководителя, в лице Кирилла Григорьевича Разумовского, так и фактического, Теплова Григория Николаевича.