ИМПЕРАТОР

— Мне вот что на ум пришло, — сказал Ерофей Бубенцов. — Пока я на службе стоял, там исповедь шла. Вот я и подумал: а что, если и мне завтра...

Он не договорил. Замолчал, видя, как внезапно переменился весь облик Шлягера. Долгое, извилистое тело скособочилось, перекосилось, выгнулось.

— Нет, нет! Нельзя! — крикнул, вернее, даже как-то взвизгнул Шлягер. — В храме людно, суетно. Толкотня.

— Завтра с утра, я думаю, особой толкотни не будет...

— Грядите за мной! — решился Шлягер. — Есть тихое местечко. Отец Скарапион давно ждёт!

Засуетился, хватая Ерошку под локоть.

— Скарапион? Разве бывает? — засомневался Бубенцов, увлекаемый Шлягером. — Что-то я таких имён не встречал. «Серапионовы братья» были.

— И в святцы уже проникли! О, горе мне с ним!

Адольф тянул Бубенцова за рукав, Ерошка послушно шёл следом. По ступенькам скатились во двор. Адольф перебрал ногами, чтобы попасть в такт, подстроился, пошагал обочь.

— Отцу Скарапиону не позавидуешь! Принимать чужую исповедь крайне опасно, — объяснял Шлягер. — Однажды в вагоне-ресторане мне довелось подраться с таким вот... На вас похож. Все грехи передо мною выложил, плакал. Обнажил язвы! Слезился, а потом рассвирепел. Официанта случайно задели. Ссадили нас на ближней станции.

Бубенцов молчал.

— Под Тулой. «Чернь» станция, — зачем-то уточнил Шлягер.

Вышли из ограды.

— Профессора куда дели? — мрачно спросил Бубенцов. — Я намедни после службы заглянул, а там пусто.

— Не поверите! — посерьёзнел и опечалился Шлягер. — Отрёкся от глупой маниакальной идеи по поводу сына своего. В себя пришёл! В терапию увезли. Умом-то восстановился, а вот физически...

— Что физически?

— Утратил дар речи.

— Как так?

— Онемел и оглох! «Муму» отняли, затосковал старик. Говорить перестал. От горя-то. Чувство вины заело. Онемел, подобно Герасиму.

— Я предчувствовал! — огорчился Бубенцов. — Не успел предупредить! Но постой, лукавый бес! Нет же никакой терапии! Снесли по слову моему!

— Идём, идём, идём... — Шлягер забегал слева, справа, подталкивал в спину, помогая и мешая Бубенцову. — Не отвлекайтесь на пустое! Я боюсь, вы не знаете, что такое исповедь. Я научу вас. Главное, никакого стеснения!

Шлягер горячился, захлёбывался, дудел в самое ухо.

— Валите всё, что на душе. Всю скверну изблевать надо, — дохнул в щёку тёплым тухлым душком. — Нельзя утаивать, иначе смысл пропадает.

— Это я знаю, — сказал Ерошка, морщась и отодвигаясь.

5

В ожидании духовника Скарапиона пребывали в «Кабачке на Таганке» до часу ночи. Пили портвейн стакан за стаканом. Шлягер, ссылаясь на простатит, то и дело отлучался. Ерошка отщипывал от холодного чебурека, жевал, следил за тем, как прихотливо вились мысли. Его занимало, что мысль человека в своём непостоянстве подобна ветру. Мысль свободна так же, как ветер. Витает в непостижимых высотах, блуждает среди сияющих облаков, а потом вдруг пикирует, снижается к самой земле, рыщет по тёмным закоулкам, принюхивается к помойкам. Вот как теперь, когда Шлягер заставил его исследовать дурные поступки. Ерошке, не привыкшему к таким исследованиям, было непросто сосредоточиться в этих скучных сумерках. Он привык думать ярко, солнечно. «Да ведь именно за этим столиком спорили мы некогда о влиянии богатства на душу, — вспомнил Бубенцов. — Как же давно...»

Откуда-то сбоку вновь высунулся нос Шлягера.

«Милейший, в сущности, человек, — думал Бубенцов. — Вот кто выслушает, утешит. Подаст мудрый совет в беде. А я-то... Эх! Ну почему только у захмелевшего человека появляется такой вот светлый, простой, правильный взгляд на всё сущее?.. Трезвый живёт в мороке, злобе, заблуждении...»

— Адольф, я неправ! Как же я был неправ! — сладкие, обильные слёзы умиления потекли по лицу Ерофея. — Я ведь тебя за подлеца принимал! Дурно думал о тебе! Ещё час назад. О, как это несправедливо!.. Я ведь думал, что ты сатанист!

— Стыдитесь, — озабоченно поглядывал на часы Адольф. — Что-то запаздывает духовник наш. Нешто поторкать его, потормошить?

— Стыжусь, — горестно говорил Бубенцов, опираясь мокрой щекою на руку. — О, скорей бы, скорей бы уж явился отец наш Скарапион!

— А и вправду пойти поторопить!

Шлягер пропал, только колыхнулась штора на кухонной двери. Спустя всего лишь полминуты новое движение померещилось Ерофею в тёмном углу, но ничего разглядеть не удалось. Неясное томление стало овладевать сердцем. И тут-то из-за кухонной шторы настороженно выглянул, помешкал, а потом высунулся весь — Бубенцов тотчас понял — сам отец Скарапион. О, долгожданный!.. Наклонившись вперёд, священник мелкими шажками побежал к Бубенцову. С огромной пышной гривой на плечах, с толстым носом, из-под которого широко расходились, торчали в стороны усы, заострённые на концах. Густые брови нависали поверх очков. Рыжая борода лопатой пласталась на груди. Худые, тощие плечи, впалая грудь, коротенькие ноги. При этом огромный, свисающий почти до колен живот. Живот этот колыхался при ходьбе, раскачивался под лиловой рясой, точно бурдюк с водой.

— На колена! — подойдя к столу, приказал священник тонким, визгливым голосом и пребольно ткнул Бубенцова кулаком в грудь.