Император

– А теперь, бестолочь, складывай всё обратно в свой баул. Нечего мой кабинет превращать в дешёвую харчевню. Дай тебе волю, ты ещё миску со щами на письменный стол поставишь! Давай, давай, шевели своими загребущими лапами. И не забудь стол после своих выкрутасов протереть, чтобы на нём не осталось жирных пятен от пакета с пирожками. Сейчас сюда придет жандармский генерал, а ты устраиваешь тут чёрт знает что. Может, попросить его на сутки арестовать наглеца, пачкающего мою мебель, и розгами поучить его уму-разуму?

Пока я разглагольствовал, Первухин очистил стол, побросав всё ранее выставленное обратно в свой портфель. И что меня снова развеселило, достал из него небольшое полотенце, поплевал на стол и стал его тщательно протирать. Ну как можно было обижаться на это рыжее чмо? Я бы так долго внутренне иронизировал по поводу рыжей деревенщины, если бы дверь кабинета не раскрылась и в проёме не возникла фигура старика дворецкого Пахома. Он голосом, отработанным за долгое время службы дворецким, объявил:

– Ваше величество, прибыли генерал Глобачев и полковник Попов. Пригласить их на аудиенцию?

– Да, Пахом, зови. И передай господину Джонсону, чтобы он тоже шёл сюда.

Дверь за дворецким ещё не закрылась, как я, обращаясь к Первухину, сказал:

– Всё, Дима, заканчивай! И пока не появился Максим, посидишь в приёмной. Если ты будешь нужен, в приёмной прозвенит звонок. Тогда без всякого стука и просьб заходишь в кабинет. Понял?

– Так точно!

Первухин вышел, и почти сразу дверь снова распахнулась и в кабинет вошло два человека. Генерала жандармерии я видел в первый раз, а начинающий седеть человек был мне очень близок. Николай Павлович был в полковничьей форме. Весть о том, что он произведён в генерал-майоры, до Петрограда ещё не дошла.

Так как я ещё не успел занять место за письменным столом, то вполне естественно шагнул к генералу и пожал ему руку, а вот Николая Павловича обнял и, похлопывая его по спине, произнёс:

– Рад, рад снова тебя видеть! Джигиты Туземной дивизии тоже тебя часто вспоминали.

А потом, отстранившись от полковника, заявил:

– Ты что же, Николай Павлович, не по форме одет? Три дня назад тебе присвоено звание генерал-майора, а ты носишь ещё полковничьи погоны. Нехорошо! Чтобы завтра же надел генеральскую форму. Если заслужил, то и скромничать не нужно.

Мои действия и слова о генеральском чине Попова были не просто душевным порывом Михаила. Этим я хотел придать больший вес Николаю Павловичу в глазах жандармского генерала. А когда без всякого объявления дворецким в кабинет вошел Кац, я, чтобы придать значительность своему другу, лично представил его жандармскому генералу. При этом знал, что они знакомы и обращаются друг к другу на ты. Но одно дело, когда ты знаешь человека как главу КНП, а другое – когда император представляет этого человека как своего секретаря и министра двора. После ритуала представления я предложил генералам занимать места на стульях у стола. Это был столик для посетителей, совмещённый с письменным. Кац, как обычно, занял место с левого торца письменного стола. Так же, как всегда, когда в кабинете присутствовали посетители, он разложил на столе свой блокнот, готовясь фиксировать основные мысли ведущегося разговора. У меня было много вопросов как к начальнику Петроградского охранного отделения, так и к Николаю Павловичу. И все они касались почти повсеместного недовольства населения Российской столицы. Участились случаи разграбления голодными людьми продуктовых лавок. Вот я и пытался понять причины таких, можно сказать, голодных бунтов. В Малороссии на арене непосредственных боёв, откуда я приехал, с продуктами было всё хорошо, голодающих я что-то там не видел. А вот в тыловом Петрограде начал ощущаться даже дефицит хлеба. Мы с Кацем, зная историю возникновения революционной ситуации, конечно, взяли этот вопрос на контроль, но почему-то эта проблема начала обостряться раньше, чем в известной нам истории. Там хлебные бунты начались в конце декабря и январе, а тут народ начал громить продуктовые лавки уже в ноябре.