Император Александр I. Политика, дипломатия

Нечего трогать, переменять — только испортишь: Иосиф II-й, как беспокойный, пытливый ребенок, вздумал потрогать машину, переменить колеса — и что же вышло? Только расстроил. Хорошо шла машина прежде, пусть и теперь так же идет. «Держитесь старины, старина — хорошее дело, — говорил Франц профессорам Лайбахского лицея. — Нашим предкам было хорошо при старине; отчего же нам будет дурно? Теперь новые идеи в моде: я их не могу одобрить, никогда не одобряю». Новых идей было много в новых немецких книгах, печатанных в Северной Германии, и потому эти книги были строго запрещены в Австрии. Но при Иосифе II-м и в самой Австрии было напечатано много книг с разными идеями: более 2.500 этих старых иосифовских книг было теперь запрещено в Австрии. В книжной торговле господствовали рыцарские романы. Рыцарские романы можно читать: они не расстраивают головы разными идеями, не препятствуют пищеварению, а это главное; здоровый желудок, хороший стол и хорошая музыка — больше ничего не нужно для народного благосостояния. Есть, пить, наслаждаться музыкой и как можно меньше отягощать себя мыслью — вот главное правило доброго подданного. Музыка очень хорошее искусство: она услаждает и успокаивает, убаюкивает. Франц был большой охотник до музыки и музыкантов; при нем музыкант мог дойти до генерал-адъютантского звания. Франц не любил войны и в мирное время не любил военных упражнений: тут было много движения, шума, блеска; все это способнее было возбуждать, чем успокаивать. Другое дело канцелярия: там все тихо, спокойно и правильно; бумага составляется, прочитывается, докладывается, занумеровывается, подписывается и передается законному, правильному течению; течет тихо, плавно, спокойно, медленно, величаво, своим появлением в известных местах возбуждает тихое, спокойное движение переписки, отписки; наконец, бумага совершает свой путь и впадает в море-океан бумажный. Течение бумаги окончено — дело сделано. «Какое дело?» — спрашивают. Но такие вопросы могут поднимать только идеологи.

Направлению государя должен был соответствовать первый министр. Кобенцль и Стадион, несмотря на видимое различие, существенно были похожи друг на друга. Разница между ними была такая же, какая между вельможею XVIII-го века с пудрою на голове, в расшитом золотом бархатном французском кафтане и вельможею XIX-го века в черном суконном фраке. Но оба были похожи друг на друга тем, что оба были министры беспокойные, воинственные, оба мечтали дать Австрии важное значение посредством борьбы с преобладающей силой Франции, и Стадион даже придумал какое-то внутреннее, народное движение, поднятие нравственных сил народных, какую-то духовную культуру, союз с народными движениями извне. Что же вышло хорошего?

Следствием политики Кобенцля была несчастная война 1805 года; следствием политики Стадиона — несчастная война 1809 года. Эта политика осуждена своими следствиями; теперь должна быть политика другая, и представителем этой новой политики является новый министр иностранных дел Меттерних.

Мы видели, что Меттерних, будучи послом в Париже, заплатил дань направлению Стадиона; его донесения могущественно содействовали решению австрийского кабинета начать войну; мало того, он писал о необходимости народного возбуждения. «Всякое правительство, — писал он, — всегда найдет в критические минуты великие средства в народе; оно должно возбуждать и особенно употреблять их; один пример силы, хорошо направленный государем и поддержанный его народом, быть может, остановил бы опустошительное движение Наполеона». Кроме того что Меттерних мог считать необходимым подделываться под направление своего монарха, — под направление, становившееся господствующим при дворе, Меттерних находился в Париже под влиянием сильного авторитета Талейрана; наконец, оставя в стороне расчеты и внешние влияния, Меттерних известное время мог смотреть именно так на дело, скользя по его поверхности, ибо только при сосредоточении полного внимания на предмете и при свободном его обсуждении может образоваться определенный взгляд, в котором окончательно и выскажется личность человека. Это и случилось с Меттернихом, когда он заменил Стадиона, стал министром иностранных дел. В настоящее время он отказался для Австрии от всякого почина в войне; если Австрия и должна была принять участие в войне, то когда другие сделают главные и самые трудные шаги, когда успех будет верен и выгоды несомненны. Такой образ действия признан для Австрии обязательным, и навсегда. Спокойным, свободным от всякого влияния патриотического чувства взглядом взглянул Меттерних на Австрию и нашел, что она слаба, слаба не временно, не относительно только наполеоновской Франции, но слаба вообще, слаба сравнительно с Россией, Францией, Пруссией; слабость заключается в пестроте состава империи, в отсутствии национального единства, что с особенною ясностью выступило именно теперь, когда вопрос народности становился на очередь вследствие наполеоновского гнета.