Император и ребе, том 1

Другое письмо было от дюка Ришелье, новоназначенного губернатора Одессы. Он писал ему почти то же самое, что и граф Ланжерон пару недель назад писал из Крыма, как будто эти французские аристократы сговорились между собой. Оба писали, что с коренными жителями вновь завоеванных областей, то есть с татарами, валахами и румынами, можно было бы наладить отношения и привязать их к русскому государству. Трудно только с понаехавшими русскими чиновниками и с немецкими карьеристами, привозящими рекомендации из Петербурга. Они выдавливают все соки из обедневшего и поредевшего из-за войны населения, издеваются над мусульманскими молитвами, врываются в караимские и еврейские синагоги… Дюк Ришелье просил, чтобы к нему больше не присылали таких чиновников. Если можно — побольше дворян из числа французских эмигрантов, которые воспитаны совсем иначе…

Еще одно письмо было от тайного друга Потемкина, точнее — от его хорошо оплачиваемого агента при дворе в Петербурге. Письмо было написано тайнописью и с использованием выдуманных имен вместо настоящих. Оно полностью подтверждало подозрения Потемкина, возникшие у него, когда он читал постскриптум письма матушки Екатерины. Платон Зубов действительно начал новую кампанию против него, нашептывая во все патриотические уши, что Гришка Потемкин продает Святую Русь французским авантюристам, которых назначает губернаторами и управляющими в недавно завоеванных землях Причерноморья. А со своими жидами, с оптовыми поставщиками, он работает заодно и делит с ними их огромные доходы. Эти жиды поставляют ему на фронт червивые сухари, гнилую капусту и заплесневевший овес, который даже загнанная лошадь не захочет в рот взять. А «светлейший» покровитель жидов еще и выдвигает претензии: казна, видите ли, в чем-то тут виновата. Казна скупится на фураж и на провиант. Казна задерживает платежи, разоряет подрядчиков, наносит ущерб их кредитоспособности в России и за границей…

Дальше в зашифрованном письме говорилось о том, что, подлизываясь к Платону Зубову, или же по заказу самого Зубова, немецкий водевильный актер Альбрехт написал памфлет, который ходит из рук в руки. А называется он «Князь тьмы»… Намек на Потемкина и на его якобы темные дела…

Когда-то Григорий Александрович посмеялся бы надо всем этим. Он бы такое письмо, не дочитав, бросил в пылающую печку. Но теперь, в состоянии той телесной и духовной подавленности, в которой он пребывал, это — против собственной воли и в ущерб чувству собственного достоинства — обижало его; так сильно обижало, что боль в отекшей печени снова дала о себе знать, а в горле застрял комок. Ему очень хотелось стукнуть по столу, разбить чернильницу, прокричать от самого сердца несколько грубых слов. Однако его удержало присутствие адъютанта Черткова и франтоватого письмоводителя Абруччи. Казалось, что оба прилежно трудятся, копаясь в бумагах, скрипя гусиными перьями, но из их глаз еще не исчезли насмешливость и издевка, которые они только что проявили по поводу французского торговца жареными каштанами «Наполеоне», предлагавшего русской армии свою стратегию…

«Вот, — подумал Потемкин, — смеяться над талантливыми иностранцами и толковыми евреями они все мастера. Пусть только Платошка Зубов Щепнет им на ухо по поводу «инородцев», они все с ним согласятся. Все до единого…»

Наверное, он что-то пробурчал в задумчивости, потому что адъютант Чертков уставился на него своими умными, понимающими глазами. Чтобы отвести от себя этот неприятный взгляд, Потемкин, скорее по привычке, чем по необходимости, спросил:

— Никто меня не дожидается?

— А как же, Григорий Александрович? Депутация кишиневских священнослужителей. Крестьяне из Теленешт[84] или из Полнешт…

— Ах, — устало потянулся Потемкин, — я уже наизусть знаю: обидели, продуктовые склады обокрали, лавки…

— И еще кое-кто есть, — продолжил свой рапорт адъютант, откладывая приятное на самый конец, — это провант… прив… привмайстер… Я никак не могу выговорить, Григорий Александрович!

— Провиантмейстер Цейтлин?

— Он самый, Григорий Александрович!

— Давно уже дожидается?

— С самого утра.

Потемкин нахмурил брови. Однако Чертков, уже знавший все его мины, сразу заметил это и стал оправдываться еще до того, как светлейший князь начал гневаться:

— Вы изволили спать, Григорий Александрович!

— Верно, верно, — неспешно откликнулся Потемкин. — Вели, душа моя, чтобы его пригласили в розовую штабную комнату…

— Уже пригласили, Григорий Александрович!

— И пусть принесут ему клюквенного морсу. Ведь вина он не пьет.

— Уже обеспечено, Григорий Александрович.

— И пусть никто нам не мешает. Только если я позвоню.

— Слушаюсь! — последовал ответ.

2