Император и ребе. Том 1

Не отвечая, Наполеоне вытянул из внутреннего кармана какое-то блестящее массивное украшение, что-то вроде тяжелого медальона. С одной стороны медальон был выпуклым, округлым, как яйцо, и густо покрытым красивыми арабесками. А с другой стороны — плоским, с изображением смеющегося перламутрового лица, окруженного арабскими цифрами. Две стрелки в виде узких рук с вытянутыми указательными пальцами показывали десять минут первого.

— А, — равнодушно вытянул свою здоровенную челюсть Бурьен, — нюрнбергское яйцо… немецкая луковица.^[211]

Однако тут же полюбопытствовал:

— Как, как? С двумя стрелками? Такое я вижу впервые.

— Неудивительно, Бурьен! Зачем тебе нужны две стрелки? Тебе даже одной не надо. Тебе и многим другим… Кроме того, это не немецкая луковица, а испанская. Испанское золото, толедская гравировка. Мой покойный отец частенько ездил на Пиренейский полуостров. Там он это и купил. Мне кажется, в Сан-Себастьяне. Это единственный предмет, который я получил от него в наследство.

— Так это не просто забавное… Это один из тех новых видов вооружений, о которых ты говорил?..

— Абсолютно верно, Бурьен. И это не просто один из трех видов вооружений, но, возможно, самый мощный из них… Мой отец купил это когда-то в качестве красивой игрушки и забавлялся ею. Его точно так же, как и тебя теперь, заинтересовала эта новинка — две стрелки вместо одной, как у старомодного «нюрнбергского яйца». Но моя мама всегда была строгой хозяйкой. Она любила счет и частенько пилила отца за расточительность. В качестве самого весомого довода всегда упоминались эта «испанская цацка» и целая пригоршня денег, которые он на нее потратил… И она была права. Она не оценила надлежащим образом эту «цацку», точно так же, как мой добрый, легкомысленный отец — да пребудет он в мире на том свете! Однако я, его наследник, придерживаюсь иного мнения насчет этой цацки. Если бы я мог, я бы приделал к ней и третью стрелку. Чтобы она разделяла минуты так же, как нововведенная вторая стрелка разделяет часы…

— И что бы ты этим выиграл?..

— Время, мой дорогой! Этот инструментик, который ты видишь перед собой, не «яйцо» и не игрушка для снобов, а источник точности, спрессованной энергии, которую используют по каплям. Мое новое оружие носит то же самое название: время. Это означает рассчитывать каждый марш и каждое наступление с точностью до минуты. Бодрствовать, когда противник спит. Выстроиться полукругом в определенном пункте прежде, чем враг успел развернуть свои длинные колонны. Это, казалось бы, самое очевидное условие, необходимое для любого успеха, однако самое трудное в исполнении. Именно здесь кроется самое слабое место существовавшей до сих пор стратегии. Самые великолепные планы разрушаются из-за потерянного времени. Самые острые стрелы тупятся о старый азиатский лозунг: «Время еще есть!» У всех у нас времени в избытке, мы тянем его, как бессовестные неплательщики долгов… Часто я, скрежеща зубами, смотрю на то, как все ползает вокруг меня, движется и живет безо всякого толка, тратя втрое больше времени, чем необходимо для каждой работы, для каждой потребности. Тогда мне хочется затопать ногами, заорать во весь голос, что все это дикарские пережитки, оставшиеся от времен, когда все люди жили в полудреме и растаптывали своими босыми ногами больше, чем съедали… Революция всех нас начала подгонять кнутом нужды. Но этого мало. Во Франции слишком много развлекаются. А в Париже — еще больше, чем во всей Франции. В лучшем случае это медлительность крестьянина, живущего на земле и планирующего день по ленивому солнцу, а ночь — по медлительной луне. По поступи коров с полным выменем молока и по скорости роста пшеницы в полях…

— Если не ошибаюсь, — сказал Бурьен, — ты был когда-то учеником Руссо, почитателем его «Эмиля»,^[212] в котором он описывает жизнь «во чреве природы»…

— А я, тоже если не ошибаюсь, уже говорил тебе, что учиться надо для того, чтобы не делать того, что написано в книгах, и даже не поступать наоборот. Необходимо искать третий путь… Мы, солдаты, находящиеся в вечном движении и постоянной опасности, должны это знать. Вся Франция пребывает сейчас в движении и опасности, и она тоже должна знать. Мы идем навстречу новой эпохе, когда каждый час будет отмериваться, взвешиваться и цениться на вес золота. Дороже золота. Все будет разрушено и построено заново в соответствии со стремительным бегом времени. Но до тех пор, пока это произойдет в гражданской жизни, я введу это в армии. И все — по этому маленькому хитроумному инструментику. Это — номер один.

— Ну а номер два?

Наполеоне спокойно положил свое «нюрнбергское яйцо» во внутренний карман камзола и показал с верхней ступени лестницы вниз, на гудящую площадь Революции:

— Слушай хорошенько, Бурьен! А эту чудесную песню, которую там поют люди и которую играет капелла, ты считаешь ничем?

— «Марсельезу»?