Император и ребе. Том 1

Главное колесо закрутилось в Петербурге, что отозвалось в сотнях больших и малых колес в Подолии. Теперь к Бугу и Днестру день и ночь тянулись массы подвод, запряженных терпеливыми волами, а на них — столетние дубы для скелетов кораблей, пакля — для того, чтобы конопатить щели, смола — чтобы заливать их, корявые толстые пни — вытачивать барабаны для канатов, чтобы они не перетирались; грубое полотно для парусов, медь — для якорей, мука для рабочих и матросов… Здесь соединились две большие силы: знания Мордехая Леплера во всем, что касается продуктов леса и села, и пунктуальность Аврома Переца, его размах и его свежие организаторские способности. Точно так же, как реб Мордехай отыскивал для русского флота самые крепкие дубы, Авром Перец отыскивал лучших мастеров, чтобы обрабатывать поставленные материалы. Они собирались со всех русских берегов и вод, их выписывали из-за границы — из Голландии, из Дании и из Пруссии — и посылали в новые гавани на Черном, Азовском и Балтийском морях.

Во всех русских доках закипела работа, закипела с невиданными до сих пор воодушевлением и пылом. Все новые и новые боевые корабли с новыми замысловатыми парусами сходили с просмоленных штапелей на воду. И в Петербурге сразу же ощутили большую экономию времени и денег, достигавшуюся благодаря Аврому Перецу везде и повсюду, куда дотягивались его руки и его предприятия. А что касается качества самой работы, то его повышение тоже было ощутимым. Уже через два года после катастрофы, вызванной штормом в Севастопольской бухте, то есть в 1789 году, российское военно-морское министерство получило хорошую возможность убедиться в высоком качестве строительных предприятий Переца и материалов, которые он использовал. Это была большая победа над шведским флотом у Свекзунда, когда Август III атаковал Россию на море. Это было боевое крещение нового русского флота в противостоянии со старым, испытанным флотоводческим искусством шведов и с их закаленными морскими волками. И несмотря на то что позднее, через несколько месяцев, русский флот потерпел у того же самого Свекзунда серьезное поражение,^[127] кораблестроение стало рассматриваться в Петербурге в качестве одной из важнейших государственных задач. До такой степени серьезной, что нужды сухопутной армии отступили на второй и даже на третий план, на что сам Потемкин и его поставщики очень жаловались.

Реб Нота Ноткин, компаньон реб Йегошуа Цейтлина и главный поставщик Потемкина, скоро понял, что он сам, своими руками, рекомендациями, которые дал Аврому Перецу в Петербурге и реб Мордехаю Леплеру в Подолии, разрушил собственные дела: долги ему казна не выплачивала, его источники кредитов иссякли, поставки из провинций — остановились. Но было уже слишком поздно. Военно-морское министерство стало заправлять в императорском совете; и, как пожар, мысли о флоте охватили все русские умы, империя стремилась мобилизовать ради него все силы и все капиталы, которые еще оставались у нее после затяжной войны с турками. А тем временем одна часть старых еврейских предпринимателей разорялась, уступая место новым богачам. Дела поставщиков флота шли в гору, дела поставщиков сухопутной армии — под гору.

Однако и намека на зависть и ненависть не было в сердцах потерявших доходы богачей, как и ни намека на гордыню в сердцах тех, кто капиталы приобрел, хотя бы потому, что все они были связаны между собой, как четыре угла одного здания, — и в качестве людей, породнившихся через браки, и в качестве еврейских общинных деятелей. Правильнее было бы сказать: в качестве заступников, хлопотавших за еврейские интересы, потому что еврейские права тогда еще не существовали, а были лишь одолжения, вымоленные, выхлопотанные одолжения…

Они были связаны между собой, как четыре больших семейства: Ноткин, Цейтлин, Перец и Леплер. Поэтому каждый из них воспринимал новые предприятия и успехи другого как естественный рост молодых листьев на вечнозеленом дереве, рост, который заставляет опасть старые, наполовину увядшие листья. И никто ни о чем не сожалел.

Ведь это дерево было тогда ростком еврейской экономической и общественной жизни, которая едва начала организовываться в полуварварской, но, несмотря на это, чудесной и великой стране, обладающей неограниченными возможностями, — в екатерининской России.

3