Мягкая прохлада, идущая от тонких пальцев, рыбкой скользнула в глубину сознания, остужая кипящий мозг и возвращая ему способность критически воспринимать окружающую обстановку. Император очнулся лежащим на длинной лавке Грановитой палаты, сохранившейся, наверно, еще со времен Ивана Грозного, а его голова покоилась на коленях крошечной женщины, живыми умными глазами, упрямым подбородком и плотно сжатыми губами так похожую на маму Сосо — Кеке…
Мария Федоровна, шагнув к императору, первой заметила в его поведении что-то неладное, однако при всём желании, никак не успевала подхватить стремительно рухнувшее на пол тело. Зато с этим делом умело справились выросшие, как из-под земли, дружинники-африканеры, постоянно находящиеся рядом с монархом еще в Ликанском дворце и осведомлённые о таких неприятных последствиях контузии, проявляющихся в моменты крайнего утомления.
Бережно уложив монарха на скамейку, головой на колени императрицы, которая категорически на этом настояла, выпроводив в мгновение ока участников совещания, дружинники оперативно доставили доктора, тут же принявшегося смешивать какие-то порошки и хлопотать возле больного.
— Nikki, qu'est-ce que tu te fais! (Никки, что же ты делаешь с собой— фр.) — торопливо шептала Мария Федоровна, касаясь дрожащей рукой лица императора, испещренного мелкими, уже почти зажившими шрамами, — Vous n'avez pas le droit de vous comporter ainsi, monsieur! (Вы не имеете права так себя вести, монсеньор! — фр.)
Все её домашние заготовки, все приготовленные слова и наставления, которыми она собиралась встретить императора, вдруг разбились о пол Грановитой палаты и разлетелись в мельчайшие осколки вместе с падающим телом сына. Материнский инстинкт, который она уже стала забывать, вдруг взбрыкнул с такой решительностью, что в голове и на языке не осталось ни единой мысли, кроме той, что приходит на ум маме при виде ребенка, споткнувшегося, упавшего и требующего жалости и поддержки.
И вот на её коленях, как когда-то давно, лежала голова её Никки. Она с удивлением и ужасом прикасалась к его вискам, уже обильно посеребренным сединой и уже не хотела ничего — ни объяснений по поводу отставки всей свиты, ни обоснования скандальных назначений, из-за которых уже не один день колобродит весь Петербург, ни рассказа о более чем странном путешествии на Кавказ, когда он остался жив лишь по счастливой случайности. Остался — и слава Богу!
— Ваше Императорское Величество, он Вас не слышит, — участливо проворковал доктор, не отрываясь от своей работы.
В это время веки императора задрожали, лицо чуть порозовело и глухим грудным голосом, как будто преодолевая невидимое сопротивление, он выдавил из себя, поморщившись от напряжения и почти не разжимая губ:
— Мама! Мы в России и должны говорить по-русски. Товарищи нас не поймут, а это нехорошо… неправильно…
— Как скажешь, — тихо, почти шепотом промолвила вдовствующая императрица и положила свою тонкую руку на лоб сыну.
— Вот так, сейчас будет лучше… — закончил доктор свои шаманские манипуляции, сунув под нос царя какую-то вонючую дрянь, пахнущую настолько омерзительно, что воскресла бы даже дохлая мышь. Рыкнув, как раненый лев, император дернул головой и окончательно открыл глаза, безумно ими вращая и пытаясь определить, где он находится и что с ним происходит?
— Ваше Императорское Величество! — взял ситуацию в свои руки доктор, — только не вставать! Как минимум до завтра — строгий постельный режим! А лучше — до конца месяца! Не напрягаться! Не волноваться! Как можно меньше разговаривать….
— Доктор, — ещё слабым голосом император остановил поток врачебных указаний, — скажите, а моргать и свистеть разрешается?
Мария Фёдоровна, не выдержав, прыснула в кулачок. Доктор, слегка зависший после такого вопроса, тоже расплылся в улыбке.
— А вот это хорошо, Ваше Императорское Величество! Способность шутить — верный признак выздоровления… хотя, — погладил он задумчиво окладистую бороду, — в моей практике было и совсем наоборот…
Теперь уже грохнули от смеха все. Стресс требовал выхода и нашёл его в самой незамысловатой шутке и бытовом казусе. Мария Федоровна, всё ещё державшая на коленях голову своей силой, с удовлетворением заметила, как разгладилась жесткая складка над переносицей, поползли вверх брови. Всё лицо императора, до этого словно окаменевшее, снова приобрело знакомые беспечные черты её первенца Никки.
— Тебе уже лучше? — заглянула к сыну Мария Федоровна, когда всё успокоилось, все приглашенные разошлись, а монарх был успешно перемещен в помещение, более подходящее для отдыха и лечения.
Император, полусидя в подушках, молча кивнул и положил на одеяло бумаги. Такая же солидная стопка высилась на прикроватной тумбочке.
— Опять работаешь? — с укоризной произнесла Мария Федоровна, с удовлетворением отметив про себя, что такая работоспособность и тяга заниматься делами её не раздражает, а наоборот — радует, — а ведь доктор предупреждал!..
— А я шёпотом, — коротко улыбнулся император, вызвав аналогичную реакцию вдовствующей императрицы.