Император Наполеон

Но из Мадрида герилья перекинулась на провинцию: против французского диктата восстали Андалусия, Валенсия, Галисия, Арагон. Ярость испанцев повсеместно и рьяно разжигало духовенство. Испанские монахи распространяли по стране агитационные катехизисы похлеще ростопчинских афишек 1812 г., с такими заповедями: «Наполеон есть начало всякого зла, конец всякого добра, вместилище всех пороков»; «повелитель преисподней, царь чудовищ ада, еретиков и еретических государей, страшный зверь - бестия о 7 головах и 10 рогах»[526]. В результате в Испании французам пришлось иметь дело - неожиданно для них и, главное, для Наполеона - прямо-таки с «озверелым народом». Очевидцы и участники событий 1808 г. свидетельствовали о леденящих душу примерах жестокости с испанской стороны и ответных акций мщения - французов. Так, в Саламанке «200 французских пленных были разрублены на куски и брошены свиньям»[527]. Близ Тарасоны (Арагон. - Ред.) Марбо и его товарищи обнаружили труп молодого французского офицера, «пригвожденного за руки и за ноги к двери какого-то сарая. Несчастный был прибит вниз головой, и под ним загорался костер»[528]. Но, пожалуй, самый жуткий пример такой бесчеловечности приводил капитан Шарль Франсуа - герой битв при Аустерлице, Йене и Фридланде[529]. Вот его рассказ в передаче Андре Кастело: «Отважного генерала Рене[530] <...> с женой и ребенком испанцы схватили в одном из ущелий Сьерра - Морены <...>. Там они распилили его надвое после того, как у него на глазах изнасиловали жену, которую потом тоже распилили. Но прежде распилили ребенка на глазах обезумевшей матери»[531].

Французы, со своей стороны, впервые столкнувшись с подобным зверством, естественно, тоже зверели, но не изощрялись в палачестве, как испанцы, а попросту обезглавливали и расстреливали всех, кто выступал против них с оружием в руках. Впрочем, испанцев озлобляли не столько расстрелы и казни, сколько мстительные надругательства «безбожников» французов над церковью, олицетворявшей собой для французских солдат зловещую инквизицию. «Никто не считал, - отмечает Анри Лашук, - сколько священников замучили французы, пытаясь узнать, где спрятаны церковные сокровища». А ведь французы не только мучили и убивали священников, но и разоряли и оскверняли церкви, превращая их в отхожие места[532]. Наполеон попытался было пресечь бесчинства французских солдат, приказав расстреливать каждого уличенного в неоправданном насилии и грабеже. Д. Чандлер приводит характерное свидетельство очевидца о расправе с одним из таких солдат, «застигнутым во время ограбления им церкви. Преступника немедленно вытащили и поставили перед срочно организованным военным судом, приговор был подписан на бумаге, положенной на барабан, солдат приговорен к смерти и немедленно казнен на месте». «Было много подобных случаев применения трибуналами самых крутых мер, - заключает Чандлер, - но бесчинства все-таки продолжались»[533]. Так испанская кампания 1808 - 1809 гг. становится похожей, по выражению А. Лашука, «на страшные религиозные войны Средневековья»[534].

К тому времени, когда Жозеф Бонапарт торжественно (но с величайшими предосторожностями) въехал в Мадрид, а это произошло 22 июля 1808 г., такая война - на истребление! - уже полыхала по всей Испании. Соотношение сил поначалу можно было расценить как обреченно проигрышное для испанцев. Правда, на их стороне было количественное превосходство: по данным Д. Чандлера, «около 200 тыс.» солдат плюс несчетное количество герильерос (исп. guerrilleros - партизан) против «приблизительно 120 тыс.» французов[535]. Но французские войска (кроме отдельных частей новобранцев) безмерно превосходили испанцев в качественном отношении - боевым опытом, выучкой, дисциплиной. Испанский командный состав, хотя в нем числились 127 фельдмаршалов[536], далеко уступал французскому: даже самые талантливые полководцы Испании Ксавьер де Кастаньос (будущий герцог Байленский), Хосе Палафокс (впоследствии герцог Сарагосский) и Хоакин Блейк не шли ни в какое сравнение с наполеоновскими маршалами Лефевром, Монсеем или Виктором, а тем более с Ланном, Сюше или Бессьером[537]; прочие же испанские генералы, как заметил (не без оснований) Анри Лашук, «разбирались в военном деле гораздо хуже любого французского сержанта».