Император Николай II. Тайны Российского Императорского двора (сборник)

Из Николаева, по размещении частей дивизии, мне пришлось проехать в Севастополь[402] для явки новому начальнику, командующему Черноморским флотом, вице-адмиралу Колчаку, моему школьному товарищу и другу детства. За несколько дней до моего приезда произошел кошмарный взрыв и гибель дредноута «Императрица Мария»[403], удручающе подействовавших на адмирала Колчака. Застал его совершенно убитым такой потерей и очень недовольным порядками, царившими в Черноморском флоте, к которому мы, офицеры Балтийского флота, всегда относились критически, зная по опыту прошлого, что флот, стоящий почти все время в своей основной базе, не может быть на должной высоте, так как береговые интересы, в конце концов, перетягивают.

Вернувшись в Николаев, мне пришлось вложить массу энергии для быстрейшего развертывания дивизии и обучения ее чинов, а также получения снабжения. Последнее было в особенности трудно, так как господа интенданты смотрели на это дело своеобразно, заботясь лишь о пополнении магазинов, а не частей, которым они зачастую отказывали в самом необходимом. Та к было и в данном случае, когда главный интендант Одесского округа, имевший телеграфное приказание от Ставки о снабжении дивизии всем необходимым, долго и упорно отказывался выполнить это, заставив меня обратиться к угрозам донести о его действиях в Ставку. Это заставило его приступить к выполнению моих законных требований, но за мою настойчивость и строптивость была придумана им тончайшая пытка, выражавшаяся в том, что, хотя в г. Николаеве целая площадь была заставлена повозками и двуколками разных видов, для моей дивизии был дан наряд на какой-то завод не то в Туле, не то в Калуге, откуда пришлось принимать с большим запозданием. Приходили лошади из Сибири, а повозок не было. Та к было на каждом шагу и даже в пустяках. Каждый мелкий чиновник старался думать не об облегчении, а об затруднениях, доходя в этом направлении до виртуозности. Главное затруднение я встретил в получении упряжи для артиллерии, на заказ которой мне были переведены деньги Главным Морским Хозяйственным Управлением. Ни один из органов снабжения по артиллерийской части не взялся снабдить дивизию, и пришлось самому изыскивать способ ее получения, для чего командировать офицеров на места изготовления. От одного из посланных я получил, наконец, донесение, что лучший упряжной завод в Москве, обязанный поставлять все исключительно Главному Артиллерийскому Управлению, согласен продать мне все требуемое, если будет приплачена некоторая сумма. Пришлось согласиться на это. Словом, за половину октября, весь ноябрь и первые дни декабря дивизии удалось сделать 2 выпуска унтер-офицеров, обучить ратников ополчения, сбить роты и батальоны. Оставалось сделать полковые и дивизионные учения и дополучить снабжение, когда я снова был вызван в Ставку, как оказалось, для обсуждения вопроса возможности выступления немедленно на фронт хотя бы одной бригады. Изложив полностью доводы, делающие невозможным это выступление и доказав, что вина неготовности дивизии ложится, главным образом, на снабжающие органы, так как люди, лошади и все остальное снабжение все время опаздывало, несмотря на мои самые энергичные требования, я получил подтверждение о необходимости выждать полной готовности дивизии.

Сделал визит флаг-капитану Нилову и застал его в отчаянии. Глубоко преданный Государю адмирал хватался за голову и твердил беспрерывно: «Все кончено. Мы погибли. Измена кругом, никто Государя больше не слушает и нет человека, который смог бы доложить об этом Его Величеству и убедить Его в этом». На мой вопрос, что же делают люди, окружающие Государя, Нилов ответил: «Из всех окружающих один лейб-медик Федоров[404] честный человек, но он доктор».

Ушел от Нилова с отчаянием в душе, сознавая правдивость слов адмирала, доказательства чему были чуть ли не на каждом шагу.

За обедом Государь встретил меня, как всегда, милостиво, но с первых же слов я заметил огромную в нем наружную перемену. Он сильно постарел и осунулся. Сидя почти напротив Его Величества и не спуская глаз с Него, я не мог не обратить внимания на страшную Его нервность, чего ранее никогда не было. Видно было, что у Государя тяжело на душе и что Ему плохо удается скрыть от окружающих свое волнение.

После обеда Государь долго и подробно расспрашивал меня о положении в дивизии и, отпуская, повелел доложить Начальнику Морского Генерального Штаба, чтобы дивизии дали бы еще, по крайней мере, месяц времени на окончательную подготовку. Это было 15 декабря 1916 г. Повеление Государя я немедленно передал вице-адмиралу Русину[405], который на это ответил мне: «Вполне понимаю Государя и Вас, но что мы сможем сделать, когда Ставка просто прикажет Вашей дивизии выступить, не считаясь ни с чем, и Вам придется выступить».

Вернувшись через трое суток к дивизии, я застал приказ выступить на фронт с дивизией и занять участок Дунайских гирл, оставленных совершенно свободными при отступлении из Добруджи сухопутных частей.