Княжна Екатерина бросила горделивый взгляд на вошедшего; она узнала начальника тайной канцелярии, недоброжелателя ее рода, и быстро отвернулась от него.
– Здравствуй!.. Узнала ли меня? – спросил Ушаков.
– Как тебя не узнать! Узнала.
– Что же ты отвернулась?.. Или тебе не в угоду мой приход?
– А зачем ты пришел? Зачем?.. Глумиться надо мною, смеяться… Что же, смейся, пока твой смех в слезы не обратится.
– Не смеяться, а милость тебе хочу я оказать.
– Ты? Милость? Я не нуждаюсь ни в чьей милости, а в твоей и подавно.
– А спеси в тебе осталось еще много! Гляди, ведь я горазд сбивать спесь, – сердито проговорил Ушаков.
– Не грози, не страшен ты мне.
– А вот я угощу тебя батогами.
– Что же, это – твое дело, дело палача тебе сподручно. Послушай, припомни то время, когда ты целовать мою руку считал за счастье.
– Ну и девка! – проговорил Андрей Иванович и, со злобою плюнув, вышел, строго приказав игуменье смотреть за колодницею.
Думала старица игуменья с монахинями, как еще строже смотреть за заключенной Долгоруковой, и надумали заколотить наглухо единственное оконце, находившееся в ее тюрьме.
И очутилась в постоянном мраке «разрушенная царская невеста». Теперь не допускали никого близко подходить к ее тюрьме.
Почти три года провела в таком заключении княжна Екатерина, до тех пор оставаясь заживо погребенной в своей тюрьме, пока на престол царей русских не вступила дочь великого Петра, императрица Елизавета, которая своим властным словом отверзла несчастной темницу.