Обманутый в надеждах и осмеянный, он искал уединения и думал о смерти. Его гнетет мысль, что жить осталось мало, а беспорядков безмерно много. «…Все усилия его ума обратились на досужую критику того, что делалось в России; в Петербурге у него было слишком много врагов, слишком много личных неприятностей, чтобы он мог оторвать свою нервную мысль от столицы. Критике его подвергалось все: внешняя, как и внутренняя, деятельность правительства, управление, как и социальные отношения. Разбирая все это, он постепенно развивал свой план управления; один преобразовательный проект за другим являлись в его голове без достаточной продуманности, без практической подготовки, средств для которых не было у великого князя. Благодаря этим продолжительным и тревожным помыслам великий князь постепенно впал в то состояние, которое можно назвать нравственной лихорадкой; чем больше жила мать, тем сильнее росло в нем нетерпение заменить ее; чем хуже шли дела, тем сильнее желалось ему направить их на новый путь, а деятельность правительства в последние годы царствования Екатерины давала обильный материал для такой беспокойной и желчной критики. Царствование Екатерины кончилось почти банкротством экономическим, как и нравственным… Понятно состояние нервов великого князя в минуту, когда в ноябре 1796 года донесли об ударе, поразившем императрицу. Теперь для него открывалось широкое поле деятельности, ибо он знал, что акт, какой задумывала Екатерина, не был составлен, а удар, лишив ее языка, отнял у нее возможность устно изъявить свою волю».
* * *
Нужно льстить ей. Тщеславие – ее идол; успехи и угодничество ее испортили.
Ей нравилось, когда ее называли Минервою, и оды Державина вполне соответствовали ее вкусу. «Она постоянно и сильно нуждалась в похвале. Мысль о неудаче была для нее самой тяжелой». Отдавая ей должное, современники в то же время глубоко осуждали обстановку лицемерия и низкопоклонства, царившую при дворе: «…ее окружали льстецы, на каждом шагу восхвалявшие ее действия и тем самым способствовавшие развитию в ней тщеславия и самолюбия». До последних дней Екатерина II продолжала работать в своем обычном, весьма напряженном режиме. За несколько недель до кончины она писала Гримму, что «занята громадным законодательным трудом, от влияния которого на нравы всего народа можно ожидать самых важных результатов…».
В конце августа 1796 года, возвращаясь от Нарышкиных, Екатерина увидела звезду, «ей сопутствовавшую, в виду скатившуюся», и сказала Архарову:
– Вот вестница скорой смерти моей!
– Ваше величество всегда чужды были примет и предрассудков, – ответил он.
– Чувствую слабость сил и приметно опускаюсь, – возразила ему Екатерина. Последнее время ходила она с трудом, особенно по лестницам.
4 ноября вечером был так называемый «малый Эрмитаж» – небольшой прием самых приближенных вельмож. А. Брикнер писал, что «императрица весело беседовала с некоторыми из них и радовалась отступлению французских войск. Много говорила о кончине сардинского короля и забавлялась шутками Льва Нарышкина. На следующее утро Екатерина встала, по обыкновению, рано, оделась, выпила кофе, поговорила с Зубовым и ушла в свой кабинет. Занималась с секретарями, потом пошла в гардероб, где, по обыкновению, не оставалась более десяти минут. Так как в продолжение с лишком получаса она не выходила, камердинер обеспокоился и решился идти в гардероб. Отворив дверь, он нашел императрицу в бессознательном состоянии на полу. С ней сделался паралич. Через несколько часов ее не стало. Современники считают выгодным для Павла, что императрица в минуты припадка не приходила в сознание».
«В памяти ярче выступает то, за что ее следует помнить, чем то, чего не хотелось бы вспоминать», – так подытоживает В. Ключевский правление Екатерины II.
«Как странна наша участь, – писал по поводу смерти Екатерины II Петр Вяземский. – Русский силился сделать из нас немцев, немка хотела переделать нас в русских».
«Петр россам дал тела, Екатерина – души», – сказал поэт.
Глава девятая
В первые дни
Павел вступил на престол с силами нерастраченными, но расстроенными по вине несчастных противоречий его положения.
Загоняя лошадей, мчались курьеры в Гатчину, чтобы сообщить 42-летнему наследнику престола об апоплексическом ударе, поразившем его мать. Но первым эту весть принес Николай Зубов.
Когда Павлу доложили, что приехал Зубов, он спросил:
– Много ли Зубовых приехало?
– Один.
– Ну с одним-то мы справимся, – ответил Павел.
По-видимому, он приготовился к худшему – обманутый и осмеянный, наследник с 12 сентября не покидал Гатчины и не виделся с матерью.