Н. Греч: «Как тати прокрадываются они в спальную храмину ближнего своего человека, царя (для многих из них он был и благодетелем), осыпают его оскорблениями и предают мучительной смерти. Россия этого не хотела и не требовала. Зато и пропитались они всю жизнь свою, как Каины, с печатью отвержения на челе».
А. Чарторыйский: «Найдись хоть один человек, который бы явился от имени Павла к солдатам, — он был бы, быть может, спасен, а заговорщики арестованы».
Точно рассчитав время, фон Пален идет по коридорам и лестницам к заветным комнатам. «…В случае неудачи он принял все меры для того, чтобы арестовать великого князя Александра со всеми заговорщиками и выступить в качестве спасителя Павла».
Раздаются крики: «Павел больше не существует!» «Заговорщики не стесняясь громко высказывают свою радость, позабыв о всяком чувстве приличия и человеческого достоинства. Они толпами ходят по коридорам и залам дворца, громко рассказывают друг другу о своих подвигах, и некоторые проникают в винные погреба, продолжая оргию, начатую в доме Зубовых». Беннигсен пытается унять разошедшихся офицеров, но ему это не удается, и он посылает за Зубовым. «Князь Платон останавливает их: «Господа, мы пришли сюда, чтобы избавить отечество, а не для того, чтобы дать волю низкой мести»».
Александр не имел мужества сам участвовать в заговоре и тем спасти отца.
Обуреваемый сомнениями и страхом, он лежал одетым на кровати и прислушивался к каждому шороху. В соседней комнате находились Уваров, Волконский и адъютант Николай Бороздин. Первым вошел Николай Зубов, взъерошенный, возбужденный вином и только что совершенным убийством, в смятой одежде. Александр лежал, повернувшись к стене. «Ваше величество, ваш отец скончался», — тихо произнес Зубов. Ужасная гримаса исказила его лицо, Александр вскочил, покачнулся и, наверное бы, упал, если б не полковник Бороздин, подхвативший наследника. Сумев овладеть собой, Александр подошел к окну; только сейчас он до конца осознал, что произошло непоправимое.
По словам Грюнвальда, Пален застал Александра «одетым в парадный мундир, они сидели с Елизаветой и горько плакали». Такую же версию изложил и Федор Головин, основываясь на рассказе лейб-медика Роджерсона.
«Я обожал великого князя, я был счастлив его воцарением, я был молод, возбужден и, ни с кем не посоветовавшись, побежал в его апартаменты, — рассказывает поручик Полторацкий. — Он сидел в кресле без мундира, но в штанах, жилете и с синей лентой поверх жилета. Увидя меня, он поднялся очень бледный; я отдал честь, первым назвав его «Ваше императорское величество». «Что ты, что ты, Полторацкий», — сказал он прерывистым голосом. Железная рука оттолкнула меня, и Пален с Беннигсеном приблизились. Первый очень тихо сказал несколько слов императору, который воскликнул с горестным волнением: «Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал», и он повалился на пол. Его уговаривали подняться, и Пален, встав на колени, сказал: «Ваше величество, теперь не время… 42 миллиона человек зависят от вашей твердости». Пален повернулся и сказал мне: «Господин офицер, извольте идти в ваш караул. Император сейчас выйдет». Действительно, по прошествии 10 минут император показался перед нами, сказав: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, все при мне будет как при бабушке». Крики «ура» раздались со всех сторон…»
Беннигсен: «Император Александр предавался в своих покоях отчаянию довольно натуральному, но неуместному. Пален, встревоженный образом действия гвардии, приходит за ним, грубо хватает его за руку и говорит: «Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии…» Граф Пален увлек императора и представил его Преображенскому полку. Талызин кричит: «Да здравствует император Александр I», — в ответ гробовое молчание. Зубовы выступают, говорят с ними и повторяют восклицание Талызина — такое же безмолвие (молчит любимый Павлом I полк, который он называл своей лейб-гвардией). Император переходит к Семеновскому полку, который приветствует его криками «ура»».