Император Павел I

— Послушайте и меня, Ваше Высочество, — начал Иван Григорьевич. — В конце шведской войны государь прислал в Сенат указ доставить из низовых по Волге мест большое количество хлеба для флотских команд. Когда прочли указ, князь Долгоруков покачал головой и сказал, что указ государь подписал не подумав, хлеб выйдет слишком дорогой, да и не успеют его привезти к сроку. Тотчас доложили Петру; не мешкая, от прибыл в Сенат. «Почему не исполняешь мой указ? — грозно спросил он у Долгорукова. — С чем флот выйдет в море?» — «Не гневайся, государь, — отвечает Долгоруков, — твой указ хлеба к сроку привезти не поможет. А лучше сделаем так. У меня в Петербурге больше хлеба, чем нужно на употребление дому моему, у князя Меншикова и того больше; у каждого генерала и начальника лежит хлеб, и, если мы излишки все соберем, хватит его на флотские нужды. А между тем в свое время придет хлеб с низовых мест, ты, государь, рассчитаешься с нами, и все будут без убытку». — «Спасибо, дядя, ты, право, умнее меня, не напрасно слывешь умником», — ответил государь и поцеловал князя в голову. «Нет, не умнее, — ответил смущенный Долгоруков, — но дел у меня намного меньше, и есть время обдумать каждое. У тебя ж дел без числа, и не диво, что иной раз что-то и не додумаешь!» Государь весело рассмеялся, шутливо погрозил князю пальцем и при всех разорвал свой указ. Так он любил правду и так не стыдился признаваться в ошибках.

— Но зато и не терпел, когда его обманывали, — перебил Строганов. — Вспомните случай, когда сибирский губернатор князь Матвей Гагарин был замечен в противных закону поступках, а заслуженный полковник, посланный государем на ревизию, по просьбе супруги его Екатерины, покровительствовавшей Гагарину, скрыл от монарха правду о злоупотреблениях князя… Узнал о том государь, вызывает полковника. «Кому ты присягал, — спрашивает, — царю или жене его? Давал присягу нерушимо сохранить правосудие, а потому казнен будешь, как укрыватель злодейства и преступник перед верховной властью». Пал на колени полковник, обнажает грудь свою, указывает на раны, полученные в боях за отечество, и молит о прощении. «Сколь я почитаю раны, — говорит государь, — я тебе докажу, — он преклоняет колено и целует их, — однако при всем том ты должен умереть. Правосудие требует от меня этой жертвы»…

В наступившем молчании слово взял Никита Иванович:

— При покойном государе Петре Алексеевиче, — молвил он, — был у нас порядок, и немалый. А потом все под гору пошло. Законы перестали иметь цену, а все решали фавориты и случайные люди. Как они скажут, так генерал-прокурор и сделает. Расположение же фаворита можно было купить лестью, либо деньгами, либо еще чем. Временщики и куртизаны — вот главный источник зла в государстве!

Александр Сергеевич Строганов заметил:

— Великий государь частенько жаловал своих министров палкою и — ничего, не обижались.

— В истории, — заметил Сальдерн, — только двое государей-драчунов известны: Петр да Фридрих, король прусский. Царь Петр частенько бивал своих генералов, а его шведы бивали не раз. Карл XII был более искусным полководцем, хоть Полтавскую баталию и проиграл, а войну вел искусней, по всем правилам.

Возмущенный Порошин вскипел от негодования.

— Покойный государь, — громко сказал он, — не только от своих единоверцев славным полководцем почитается, но и сам Вольтер пишет, что Карл XII в армии Петра Великого быть достоин только первым солдатом. И говорит это не русский, а француз.

— Неужели так? — спросил Павел.

— Доподлинно так, — ответил граф Иван Григорьевич с некоторым восхищением, слезы на глазах имея, — это истинно Бог был на земле во времена отцов наших!

«Для многих причин несказанно рад я был таковому восклицанию», — записал Порошин. Вечером он читал наследнику «Историю Петра Великого» Вольтера: «Карл XII, славный девятью годами побед; Петр Алексеевич — девятью годами трудов, положенных на создание войска, равного шведской армии; один — прославленный тем, что он дарил государства, другой тем, что он цивилизовал подвластные ему народы. Карл имел титул непобедимого, который мог быть отнят у него в одно мгновение; народы дали Петру Алексеевичу имя Великого, которого его не могло уже лишить одно поражение»…

— Петр Великий в изображении Вольтера, — заметил Порошин, — герой-преобразователь; он — законодатель и отец народа — идеальное воплощение просвещенного государя.

— Вот бы и мне быть похожим на него, — вздохнув, ответил Павел. — Да это очень трудно.

— Не тужите, Ваше Высочество, — улыбнувшись, сказал Порошин, — главное — у вас есть с кого брать достойный пример для подражания.

Поздним вечером в дневнике Порошина появилась такая запись: «Чьи дела большее в нем возбудить внимание, сильнейшее произвесть в нем действие и для сведения его нужнее быть могут, как дела Великого Петра? Они по всей подсолнечной громки и велики, превозносятся с восторгом сынов Российских устами. Если бы не было никогда на Российском престоле такого несравненного мужа, то б полезно было и вымыслить такого Его Высочеству для подражания».