Император Траян

Получается, что знаменитые доносчики Валерий Катул Мессалин и Фабриций Вейентон, будучи людьми влиятельными, возмездия избежали. А вот Пальфурий Сура, неточно Дионом Кассием поименованный Серой, некогда упомянутый в сатире славного Ювенала — «Если мы в чём-либо верим Пальфурию иль Армиллату»[185] — не будучи достаточно влиятельным, погиб.

А вот Публий Корнелий Тацит, не фиксируя внимания на тех или иных издержках наступившего правления, выделил главные, сущностные, его достоинства, не имевшие аналогов в прошлом: «Цезарь Нерва в самом начале нынешней благословенной поры совокупил вместе вещи, дотоле несовместимые, — принципат и свободу».[186] Тацит писал, что принципат Нервы и положил начало тем годам «редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает».[187]

Любопытно, что сам Марк Кокцей Нерва, ставший теперь императором Цезарем Нервой Августом, выдвинулся во времена, для римской свободы прескверные. Это были последние годы правления Нерона. Сначала Нерва угодил поэту и актёру на троне своими стихами, за каковые Нерон даже соизволил назвать его Тибуллом новейших времён. А затем, будучи знающим юристом, он оказал обожаемому цезарю немалые услуги в изоб личении и разгроме злосчастного заговора Пизона в 66 г. Не забудем, что важнейшей своей задачей заговорщики ставили убийство Нерона, а сам заговор являл собою совершенно реальную угрозу правлению законного принцепса. Потому Нерва мог действовать и по убеждению. Нерон достойно вознаградил его триумфальными знаками отличия и двумя статуями, одна из которых должна была стоять на форуме, другая же — в Палатинском дворце.[188] Впрочем, таких же высоких наград наряду с Нервой удостоился и префект претория Софоний Тигеллин.[189] А уж о нём-то никто в истории доброго слова не сказал за его кровавые деяния в угоду Нерону. И поделом.

При Домициане Нерва неожиданно оказался в опасности из-за того, что императора осведомили о каком-то предсказании пожилому сенатору высшей власти. Римляне, надо сказать, во все времена были весьма суеверны, и порой самые нелепые знаменья и предсказанья могли иметь печальные последствия. По счастью, Домициан не предпринял ничего против Нервы, а вскоре его самого убили. Организаторы же заговора и вручили осиротевшую высшую власть отеческой заботе того, ком у она, вроде как, и предсказана была. Хотя, думается, едва ли их решение могло иметь мистические корни. Нерва для сената был, что называется, «своим человеком». Он как раз и мог стать гарантом не повторения худших дней предшествующего правления, напоминавших недоброй памяти времена Калигулы и Нерона. Не удивительно, что Нерва сразу же дал клятву не казнить ни одного сенатора. С правовой точки зрения эту клятву можно было истолковать как то, что сенаторы отныне находятся вне юрисдикции принцепса.[190]

Правление Нервы с самого начала было отмечено решениями, за которые он заслуживал благодарности римлян. Он много сделал для улучшения водоснабжения столицы Империи. 60 миллионов сестерциев были потрачены из казны на скупку земель, распределённых затем между бедными крестьянами. Но пожилой возраст и слабое здоровье, всё более ухудшавшееся, убеждали всех в непрочности этого правления. Слабость правителя во все времена провоцировала появление заговоров и даже мятежей. Стали возникать заговоры и против Нервы. Заговор Гая Кальпурния Красса, потомка знаменитых Крассов, был изобличён доносом и предотвращён.[191] Глава заговорщиков отделался ссылкой на юг Италии, в город Тарент на берегу Ионического моря, куда он отбыл вместе с женой. Но вскоре дела в столице Империи приняли куда более суровый оборот. Касперий Элиан, префект претория, сохранивший при Нерве эту должность, исполняемую им при Домициане, поднял мятеж против императора, требуя наказания убийц своего покойного благодетеля. Нерва, не имея сил и духа сопротивляться преторианцам, выдал Элиану организаторов убийства последнего Флавия — своих ближайших друзей, коим он и был обязан высшей властью. Убийцы Домициана были казнены.

Требования мятежников удовлетворили, но теперь Нерва не мог не почувствовать крайнюю слабость своей власти и, соответственно, близость угрозы гибели. Единственное средство здесь — немедленно выбрать и назначить себе авторитетного преемника. По этому пути Нерва, естественно, и пошёл. Прецедент здесь уже имелся. Правда, с печальным финалом. Гальба, старик на восьмом десятке, объявил молодого Пизона своим преемником, усыновив его. Вскоре оба погибли при очередном перевороте, возглавленном Отоном. Но сама мысль Гальбы, публично им объявленная, что отныне не семейные узы, но личные достоинства должны быть главными причинами при выборе принципсом преемника, в Лету не канула. После недолговременной — всего-то 26 лет — династии Флавиев она вновь стала актуальной. Нерва пошёл по пути Гальбы. Но с успехом.