Кроме того, отвлечение крупных сил из других провинций было чревато опасностью вражеских вторжений или восстаний уже там. В особенности это касалось Мезии, подвергавшейся набегам даков и сарматов. Поэтому Тиберий, дав войскам несколько дней отдохнуть, приказал им затем рассредоточиться. Если верить Веллею Патеркулу, бывшему тогда легатом легиона, войска должны были вернуться туда, откуда пришли (remisit ео, undo venerant), но тогда непонятно, зачем их понадобилось собирать. К тому же обратный путь был тоже сопряжен с серьезным риском, так что Тиберий счел необходимым лично сопровождать уходившие части (Vell. II. 113. 3). Очевидно, нельзя понимать дело так, что легионы и ауксилиарии просто возвращались к местам постоянной дислокации. Это может относиться только к войскам, прибывшим из Мезии — у Цецины Севера хватало своих забот, так как эту новую провинцию нельзя было оставлять без сильного гарнизона. Напротив, как отметил Р. Сайм, два или три легиона Сильвана были отосланы не дальше Сирмия, чтобы заняться подавлением восстания в Паннонии, тогда как сам Тиберий взял на себя Далмацию.[418]
Он справедливо рассудил, что инсургенты, разбитые в открытом бою, больше. не рискнут на генеральное сражение. Поэтому Тиберий распределил имевшиеся в его распоряжении войска по зимним лагерям в разных частях страны, поставив перед ними задачу — при первой возможности одновременно начать активные боевые действия.[419]С 8 г. начинается агония восстания. К лету огнем, мечом и голодом сопротивление Паннонии было сломлено, чему способствовали и раздоры среди руководителей движения. Подавление этого восстания, как верно отметил Г. Бенгтсон, не относится к славным страницам римской военной истории.[420]
Однако для римлян было слишком многое поставлено на карту, чтобы непременно стремиться к эффектным победам. Тиберий предпочел разделить весь охваченный восстанием регион на несколько секторов, и методично сдавливать тиски блокады в каждом из них, ни в коем случае не ослабляя давления и в то же время избегая ненужных потерь с римской стороны.[421] Стратегия «выжженной земли» не была его изобретением — она являлась стандартной римской практикой, которая лишала противника возможности вести затяжную войну, так как уничтожала его экономическую базу.[422]К исходу кампании 8 г. Август решил, что главное уже сделано — отдельные очаги восстания оставались лишь в Далмации, — и приказал отозвать Тиберия в Рим, передав главнокомандование Германику.[423]
По мнению Э. Кёстермана, в основе этого решения лежал политический расчет — предоставление «наследному принцу» возможности без особых затруднений приобрести военную славу эффектным завершением войны.[424] Однако молодой военачальник явно не справлялся с задачей, война затягивалась, и на театре военных действий вновь появляется Тиберий. Таким образом, своего рода военно-династический эксперимент провалился. Нельзя не согласиться с В. Кроллем — сам факт быстрого смещения Германика доказывает, что Август весьма трезво оценивал возможности своего любимца.[425]Вероятно, Германику помешало как отсутствие опыта руководства военными действиями такого масштаба, так и стремление к решению боевых задач, не считаясь с собственными потерями. В полном объеме эти особенности его стиля проявились позднее в Германии, но заметны они были уже в начале его военной карьеры.[426]
Летом 9 г. после истребления племен перустов и десидиатов война наконец была завершена, и с этим известием Германик поспешил в Рим. Сенат декретировал триумф Августу и Тиберию, не был обойден почестями и Германик.[427]
Великое иллирийское восстание было подавлено, и в этих краях надолго воцарилось спокойствие кладбища. Военно-политические итоги 6–9 гг. подвел Г. Бенгтсон: «В этой войне римляне достаточно дорого заплатили за науку, но в конечном счете дело решили лучшая организация и систематический образ действий римского военного руководства».[428]
События в Иллирике рельефно высветили недостатки созданной Августом военной машины, мятеж перемолол в своей чудовищной мясорубке людские ресурсы Рима по меньшей мере на несколько лет вперед и сделал сомнительным дальнейшее осуществление амбициозной внешнеполитической программы Августа.
Принцепсу не пришлось долго размышлять по поводу реальности своей старой мечты о мировом господстве, в жертву которой уже были принесены многие тысячи человеческих жизней. Еще не улеглось ликование в Риме по случаю усмирения иллирийского восстания, как в столицу пришла весть о страшном поражении римлян в Германии.