Императорские фиалки

Гана слышала, но не воспринимала слов матери, обыденных, как старые нижние юбки, как застиранные ночные кофточки, как отцовские штопаные носки, которые она с маменькой и сестрой укладывала в корзины. Мысли ее были заняты записочкой Анны Семеновны. Гана догадывалась, что учительница зовет ее не потому, что боится за свои французские романы или деньги за три урока, в ее просьбе что-то кроется, и девушка предполагала, что именно. Тонграц, Тонграц — это имя звучало в такт сильно бившемуся сердцу Ганы, которая все делала из рук вон плохо, а когда маменька послала ее в чулан за клубком шпагата, она сразу послушалась, но, не успев дойти до чулана, уже забыла, зачем ее послали — клубок выкатился из ее памяти. Девушка была сама не своя; она лихорадочно соображала, как мог Тонграц обратиться к Анне Семеновне и как ее добрая учительница согласилась стать его посредницей. Нет, это невозможно, ведь Тонграц не знаком с Анной Семеновной. А с другой стороны, наоборот, все возможно и даже вполне вероятно, потому что Тонграц любит меня, а, как известно, любовь преодолевает все препятствия. Он не знаком с Анной Семеновной, но из наших разговоров знает, что она русская, а русская учительница французского языка в Градце только одна.

Так рассуждала Гана, и чем больше думала, тем больше убеждалась, что у Анны Семеновны ее ждет Тонграц, что он хочет сказать ей что-то важное, хочет условиться, как им быть, что предпринять, чтобы их не разлучили навсегда.

Время бежало, и когда дело подошло к пяти часам, Гана была уже по горло сыта приготовлениями к ненавистному отъезду. Вид у нее был такой, точно она вот-вот забьется в судорогах и начнет — однажды это приключилось с ней — истерически рыдать и швырять все, что попадет под руку. Пани Магдалена повздыхала над Ганиным легкомыслием: пусть, мол, идет, коли нет у нее ни совести, ни понятия, уж она с божьей и Бетушиной помощью как-нибудь управится.

9

Предчувствие Ганы оправдалось, учительница и в самом деле звала ее, чтобы дать возможность встретиться с молодым графом. Еще в молодости, попав из огромной царской России в небольшую, незнакомую ей страну, Анна Семеновна никак не могла к ней привыкнуть — чехи казались ей людьми холодными, расчетливыми, неспособными на большие чувства и самопожертвование.

— В России у каждого душа нараспашку, — говорила она, — а здесь ее запирают на два замка.

Нелегкая жизнь вдовы скромно оплачиваемого податного чиновника, учительницы французского языка, не подавила в бодрой, кругленькой, миниатюрной женщине любви к романтике, которую она поддерживала постоянным чтением «Евгения Онегина». «Могло бы хоть что-нибудь подобное случиться здесь? — спрашивала она своих учениц, когда по мере своих сил и умения пыталась с листа переводить им на французский язык роман Пушкина. — Ах, ни о чем, кроме замужества, вы не помышляете! — говорила она, когда девушки делились с ней своими переживаниями. — Здесь люди женятся и выходят замуж без любви, потому-то все вы такие унылые».

Такого мнения она придерживалась о «чешском вопросе»[8].

Тонграц не ошибся адресом, обратившись за помощью к Анне Семеновне. Испуганная вначале вторжением молодого, совершенно неизвестного ей длинноногого лейтенанта, добрая женщина вскоре была покорена его молодостью, красотой и непритворным отчаянием — ее до слез тронул рассказ о препятствиях, на которые натолкнулась его любовь к Гане Ваховой, — и в конце концов она обещала вызвать девушку.

Дом у Силезских ворот, где жила Анна Семеновна, как нельзя лучше подходил для подобного приключения: он был очень велик и туда можно было пройти незамеченным. Однако пятидесятипятилетний жизненный опыт научил добрую женщину чрезвычайной осмотрительности. Если граф хочет поговорить с барышней Ганой, сказала она, между прочим, Тонграцу, хорошо, она это устроит, но только на пять минут, на пять минут, и ни секундой больше! В этой стране люди глядят во все глаза, языки у них острые, а сердца ненавистные, невинную девушку здесь оговорят скорее, чем где-либо на земном шаре, и она, Анна Семеновна, никогда не возьмет греха на душу, и не позволит, чтобы безупречная репутация самой любимой ученицы пострадала по ее вине. Она позовет Гану на пять часов, но Тонграц пусть приходит на свидание часом раньше, не позднее четырех, ведь за ними могут следить; заметят, что оба они одновременно входят в ее двери, загорится сыр бор, репутация Ганы будет погублена, а о ней, Анне Семеновне, разнесут слух, что ее квартира une maison des rendez-vous[9], она лишится учениц, и, чего доброго, ее еще из города вышлют…

При этом Анна Семеновна, отчаянно жестикулируя, ломала своих пухлые ручки, хваталась за голову и, вся во власти воображаемых ужасов, еле переводила дух.

— Allez, allez[10], пока я не передумала! — неожиданно воскликнула она, топнув ногой. — Уходите, уходите, — вам здесь больше нечего делать. Итак, в четыре. Но если вас сюда привела не настоящая любовь, лучше вам здесь не появляться.