Императорские фиалки

Последняя из комнат южного крыла, примыкавшая к угловой музыкальной, — столовая; ею, как это принято в пражских семьях, Недобылы будут пользоваться совместно, здесь, короче говоря, они будут жить.

Следующая большая комната южного крыла, соединенная оклеенной обоями дверью с умывальной, — спальня с супружеской кроватью, резная спинка которой доходила почти до потолка, с мебелью, несомненно красивой, но очень мрачной, отчего комната производила впечатление склепа.

Здесь должна была цвести любовь бывшего возчика Мартина Недобыла и Марии, урожденной Шенфельд.

Последнюю, вдвое меньшую комнату, по-видимому, будущую детскую, пока мудро оставили пустой.

Но в роскошно обставленной — как подобало основателю первого чешского экспедиторского предприятия в Праге — квартире Недобыла жить пока было невозможно: несмотря на теплую, летнюю погоду, в ней было холодно и пахло сыростью. Однако его любовные вожделения, разжигаемые встречами с прелестной, со дня на день хорошевшей дочерью философа, становились нестерпимыми, настроение у него портилось. «Где же это видано, — ворчал он, — откладывать свадьбу из-за того, что в квартире чуточку холодно, чуть скверно пахнет; если дожидаться, пока она начнет благоухать, этак прождешь до второго пришествия». Выход из положения подсказала по-матерински относившаяся к будущим молодоженам, опытная Гана Борнова — она посоветовала Недобылу поступить так же, как поступили в свое время они, Борны: тотчас же после венчания отправиться в путешествие. Тем временем служанка будет непрерывно, с утра до ночи топить при открытых окнах; а она, Гана, обещает заглянуть туда разок-другой и проверить, добросовестно ли та выполняет свою работу. Если Недобылы пропутешествуют недели три, квартира к их приезду наверняка станет пригодной для жилья.

Совет нашли разумным, одобрили и назначили свадьбу на 20 августа. Последний вечер, проведенный Марией с отцом, был очень грустным. Арфу уже отвезли, и играть было не на чем, философ в этот день не написал ни строчки, и читать было нечего, есть они тоже не могли — у обоих, и у отца и у дочери, кусок не шел в горло. «Последний день», — думал Шенфельд. «Последний день», — думала Мария. Оба были очень бледны. «Столько было счастья и любви, столько душевного спокойствия, — думал Шенфельд, — и вот все кончилось, кончилось навсегда».

Человеку нельзя жить одному, — произнес он. — А личность не может жить в стаде. И брак является неизбежным компромиссом между невозможностью жить одному и невозможностью жить в стаде. Это хорошо понял святой Павел, несмотря на то что совершенно не принимал во внимание биологические задачи брака.

Урок философии у нас послезавтра, — заметила Мария.

— Да, но послезавтра… — возразил Шенфельд.

— …меня уже не будет здесь, — договорила Мария. — Значит, и урока философии не будет.

При скромном венчании, происходившем в церкви успения пресвятой богородицы, присутствовали Шенфельд с Лаурой — в качестве гостей, а Гана, Борн и Гелебрант — как свидетели. По примеру Борнов и по совету Ганы, молодожены были одеты по-дорожному: Мария в скромном бежевом костюме с белым цветком. Сразу после венчания они поехали вместе с гостями на вокзал имени Франца-Иосифа I и там, в ресторане первого класса, позавтракали. Невыспавшийся Шенфельд молчал и только смотрел на Марию широко открытыми голубыми глазами; он вел себя не как отец, только что прекрасно выдавший дочь замуж, а как влюбленный, возлюбленная которого обвенчалась с другим. Борн разглагольствовал своим графским голосом: поехав, мол, с Ганой в свадебное путешествие в Париж, он чувствовал себя там совершенно выбитым из колеи, был сам не свой и горько сожалел о том, что не остановил свой выбор на Вене, поэтому, на его взгляд, решение Недобыла отправиться в свадебное путешествие в Вену удачное и разумное.

Мария храбро улыбалась мужу, который с серьезным и покровительственным видом сидел рядом с нею, вел себя чрезвычайно благопристойно и учтиво, подавал ей то соль, то уксус и уговаривал как следует подкрепиться перед долгой дорогой. Настроение было подавленное, и все обрадовались, когда швейцар позвонил в колокольчик и провозгласил, что курьерский поезд Прага — Ржичаны — Бенешов — Веселы — Вена подан к первому перрону.

— Пиши, ради бога, пиши, Мария, сразу напиши мне, — твердил философ, в последний раз обнимая дочь. — Помни, что сегодня вечером я уже буду в полном одиночестве.