Императорские фиалки

— Знаю, дитя мое, теперь уже знаю с точностью до крейцера, — ответил Шенфельд. — Недавно ночью я сообразил, что если мы себя ни в чем не ограничиваем и тратим, как в былые времена, сто восемьдесят — двести гульденов в месяц, а с тех пор, как я положил эти деньги в ящик, прошло уже пятнадцать месяцев, значит, там осталось, в лучшем случае, две тысячи триста, а в худшем — две тысячи. И дьявол стал искушать меня: пойди и проверь правильность своего подсчета. Он так долго подстрекал меня, что я не выстоял и, открыв ящик, заглянул в него.

— Ну и сколько в нем осталось?

— Девятьсот, — сокрушенно вздохнув, ответил философ. — Я забыл о задатке в триста гульденов, которые дал в типографии. Забыл также о двухстах пятидесяти гульденах, истраченных на свадьбу Лауры, и так далее. Словом, у нас девятьсот гульденов, а это значит, что при образе жизни, который мы ведем, не отказывая себе ни в хорошей квартире, ни во вкусной еде, ни в экономке, в фиакре, вине, одежде, книгах и журналах, театре и концертах, у нас остается на пять месяцев жизни. А там — все кончено, если ты не выйдешь замуж за Недобыла.

— Ничего не кончено, и ни за какого Недобыла я не пойду! — воскликнула Мария, и лицо ее вспыхнуло. — Гелебрант должен вернуть нам половину Лауриного приданого.

Шенфельд, не глядя на дочь, опустив голову и закрыв лицо руками, ответил, что это ему тоже пришло в голову, а отчаяние помогло преодолеть отвращение к такому роду действий, и он посетил своего зятя в его роскошной, новенькой конторе на Вацлавской площади. После целого часа томительного ожидания он был наконец принят Гелебрантом, рассказал о своем ужасном положении и попросил не о возвращении части приданого Лауры — он не решился так сформулировать свою просьбу, — а о займе; но Гелебрант резко отклонил ее, сославшись на то, что все приданое Лауры вложено в оборудование конторы, и порекомендовал другой выход из затруднительного положения: добиться от какого-нибудь крупного лейпцигского издательства оплаченного переиздания своих трудов, а это вообще бессмыслица. На этом разговор был закончен, а поскольку он состоялся в приемные часы, Гелебрант послал Шенфельду счет на сумму двадцать два гульдена шестьдесят пять крейцеров.

— С юридической точки зрения, — добавил Шенфельд, — поступок зятя безупречен. К сожалению, на старости лет я все чаще начинаю убеждаться, что юридическая безупречность далеко не совпадает с моральной и установленный законом минимум действительно минимален.

— За какого же мерзавца выдали вы Лауру! — воскликнула Мария. — А я должна выйти за еще большего негодяя, за чудовище, за убийцу?

Придя в ужас, отец спросил, почему она называет пана Недобыла, такого хорошего, прямого человека с железными руками, негодяем, чудовищем и убийцей, и Мария подробно рассказала о столкновении Недобыла с журналистом Гафнером и о том, какие ужасные, постыдные поступки Недобыла обнаружились при этом. Щадя свое зрение, Шенфельд слушал ее с закрытыми глазами и по его тонкому, интеллигентному лицу невозможно было понять, что происходит в его душе. Но Мария знала отца лучше, чем самое себя, и чувствовала, что он, слушая ее рассказ, лихорадочно размышляет, как оправдать Недобыла, как опровергнуть ее суждения. Так оно и было.

Когда она кончила, он ответил, что поступки, воспринятые Марией, воспитанной в искусственной, тепличной атмосфере, как преступные, на самом деле — лишь проявление известной жестокости, к которой вынужден прибегать всякий, кто хочет не только выстоять, но и выйти победителем в борьбе с разрушительными силами природы и общества. Немея от восхищения, преклоняемся мы перед гигантской политической и военной, вернее, государственной деятельностью, канцлера Бисмарка, по праву называемого железным, но, ох, сколько безграничной жестокости понадобилось для завершения его миссии! Мы прощаем ему эту жестокость, зная, что в ней проявляется здоровая, бурная, стихийная сила, сознательно направленная на великие созидательные цели; а разве не относится то же самое к человеку типа Недобыла? Бисмарк создал, основал объединенную Германскую империю, Недобыл основал, создал крупное экспедиторское предприятие. Если мы оправдываем жестокость политических деятелей, почему мы должны осуждать жестокость хозяйственных предпринимателей? А Недобыл — создатель весьма значительный; Борн — тоже чешский предприниматель, но при всем дружеском уважении, которое он, Шенфельд, к нему питает, Борн по сравнению с Недобылом — сущий нуль; предприятие Недобыла грандиозно, в этом можно убедиться, глядя на его прославленные фургоны, оживляющие все улицы; его состояние колоссально; благодаря сносу городских стен принадлежащие ему латифундии приобрели баснословную ценность.

Увидев, что при этих словах Мария насторожилась, а выражение ее лица стало не таким враждебным, философ решил, что следует поосновательнее развить этот мотив, а также использовать раздражение Марии против Лауры и Гелебранта.