Императорские фиалки

По воскресеньям в хорошую погоду Недобыл возил Шенфельда с дочерью в экипаже за город — на курорт в Хухлях, в Збраслав, в Петровицкую долину; при этом Мария была со своим женихом так сдержанна, что Шенфельд опасался, как бы своей холодностью она не оттолкнула Недобыла, и старался развлекать его занимательной беседой; к беспредельному изумлению ученого, оказалось, что его будущий зять-возчик прилично осведомлен об учении Аристотеля и Фомы Аквинского, прекрасно разбирается в схоластической логике, уяснил себе понятие первичного двигателя, он горячий противник теории libera arbitria, то есть понятия полной свободы воли, а в бессонные ночи размышляет об онтологическом доказательстве бытия бога, приводимом Ансельмом Кентерберийским. Ни новый дом, ни земельные владения, ни парк фургонов Недобыла не импонировали Марии так, как столь неожиданное проявление его философского образования.

— Скажите, ради бога, откуда вы это знаете? — спросила она, широко открыв глаза.

— А почему бы мне не знать этого? — пожав плечами, ответил он вопросом на вопрос, решив, что лучше предоставить ей сомневаться в объеме его знаний, чем сознаться, что дотянул лишь до седьмого класса гимназии отцов пиаристов. Отношение Марии к жениху с тех пор явно изменилось, она перестала отводить от него глаза, и он несколько раз застиг ее на том, что она задумчиво, с любопытством приглядывается к нему. «Кто бы мог подумать, что когда-нибудь пригодится та чепуха, которой мне набивали голову в школе?» — удивлялся он.

Надо сказать, что если Мария держалась на почтительном расстоянии от Недобыла, чуждалась его, то и он не способствовал сближению — он вел себя так серьезно, с такой неуклюжей учтивостью, так старомодно, точно был не вдвое, а вчетверо старше ее. «Как мне разговаривать с ним, — думала она, — если он так безразличен ко мне и ничего не говорит?» До знакомства с Недобылом она представляла себе, как со своим будущим женихом будет гулять по лесу, а потом, когда они выйдут на опушку, он широким жестом обведет простирающийся перед ними край и скажет: «Погляди, какие поля!» Эта картина была такой точной, ничем не заменимой, помолвка была в ее воображении так тесно связана именно с этой, а не какой-либо иной фразой: прогулка по лесу, потом этот жест и фраза: «Погляди, какие поля!» Способен ли Недобыл произнести «Погляди, какие поля!»? Пожалуй, не способен. «И это, и это — жених! — думала она. — Словно я выхожу за собственного дедушку».

Однажды, когда на скверной дороге за Гостиваржем у них соскочило колесо, выяснилось, что этот дедушка без особого напряжения, играючи подымает задок кареты.

— Дело привычки! — сказал он скромно, когда Шенфельд и Мария вскрикнули от изумления.

«Привычка, — подумала Мария. — Он упражнялся в подымании кареты!» «Привычка!» — с ужасом думал Шенфельд. — Да когда они поженятся, он мою Марию пополам переломит! Ох, дитя мое, если ты это переживешь, наша кровь в самом деле освежится приливом новых сил!»

— Не огорчайтесь, дитя мое, такова жизнь, — сказала как-то Гана, когда Мария в интимной беседе поведала ей, что Недобыла, за которого она в будущем году должна выйти замуж, совсем, ну ни чуточки не любит, скорее — боится. — Любовь, — продолжала Гана, даже не замечая, что пользуется почти теми же словами, которыми в свое время пыталась повлиять на нее ее собственная, неэмансипированная маменька, — любовь — это выдумка, которая должна замаскировать тот досадный факт, что сожительство мужчины и женщины само по себе нечто гадкое, пережиток животных инстинктов. Человек до своего рождения проходит стадии червя, саламандры, рыбы, это, конечно, гадко, и так же гадко то, что этому предшествует. Когда будет разрешена проблема искусственного деторождения, когда матери перестанут рожать, а детей будут создавать в пробирках, как нам недавно рассказывали на лекции в нашем клубе, романтический обман, называемый любовью, исчезнет сам собой! Но пока ничего подобного еще не изобрели, люди должны жениться и выходить замуж, как в старые времена. Это гадко, но к этому можно привыкнуть, уверяю вас, Мария, можно привыкнуть.

— А между вами и паном Борном все было так же гадко? — со своей обычной прямотой спросила Мария.

В этот момент в салоне появился новый гость.

— Разрешите, милое дитя, познакомить вас с нашим уважаемым гостем, художником маэстро Хитусси[58], — сказала Гана.

Шли месяцы, и Мария начала с радостью ожидать воскресной прогулки в карете Недобыла. Для его рысаков, которых она очень полюбила, у нее всегда было припасено несколько кусков сахара, а прикосновение их влажных, мягких губ к ее ладони доставляло ей такое удовольствие, что она даже вскрикивала.

«Право же, мне кажется, что ты выходишь замуж не за меня, а за моих коней, — мрачно думал Недобыл. — Ну погоди, вот поженимся, и я тебе покажу, чья ты».