Императорские фиалки

Заседание было долгим и интересным. Доклад сделал тот самый строгий философ позитивистского толка, который в свое время взволновал Гану лекцией о нравственности как правильно понятом эгоизме; в краткой, но резкой речи он утверждал, что все; кто считает себя приверженцем европейской культуры (а члены Американского клуба, несомненно, являются таковыми), должны быть признательны «наместнику Христа» за столь нелепое заявление, ибо папство — извечный противник рационального познания мира и природы — этим окончательно сбросило маску и обнажило свой мрачный, чудовищный, враждебный прогрессу и просвещению лик. Шестнадцать лет назад папа Пий IX провозгласил пресловутый догмат непорочного зачатия девы Марии. Шесть лет назад он предал анафеме современную цивилизацию вообще и все принципы разума и научно проверенные философские истины в частности. Ну, а те, кому недостаточно было этих двух «титанических» деяний папы, чтобы в ужасе отвернуться от римского лжехристианства, бесспорно, сделают это сейчас, когда ватиканский деспот нанес разуму третью, самую сильную, самую ошеломляющую пощечину, провозгласив себя, своих предшественников и преемников божественно непогрешимыми.

Слегка поклонившись, оратор покинул клуб, а среди взволнованных эмансипированных дам разгорелась оживленная дискуссия, в которой особенно отличилась пани Индржиша Эльзассова. «Пусть говорят, что угодно и как угодно, — заявила она, — но в религии все-таки ничего дурного нет, ведь она подает человеку надежду на загробную жизнь; главный недостаток всех существующих церквей — как римско-католической, так православной и евангелической — заключается в том, что в них всегда господствовали и правили мужчины. А вот когда женщины создадут собственную церковь и возьмут управление ею в свои руки, на земле наступит рай».

Вечером того же дня, когда Аннерль, венская нянька Миши, шестилетнего сына Борна, укладывала ребенка спать и он, стоя в кроватке и молитвенно сложив руки, шептал: «Vater unser, der du bist in dem Himmel…»[38], в детскую вошла Гана и с возмущением сказала, что не желает, чтобы Миша молился и вообще воспитывался в религиозных заблуждениях.

Мальчик, испуганный вторжением златокудрой мачехи, которой боялся с самого начала, разревелся. После этого Гана накинулась на Борна с упреками за то, что он оставил сына на произвол венской ханжи. Позор — единственный сын чешского патриота не умеет как следует говорить по-чешски, чего Борн ждет, почему не уволит Аннерль!

При этих словах Борн просиял.

— Ты права, Гана, меня давно мучит, что Мишу воспитывает немецкая нянька. Но что я мог поделать — Лиза им не интересовалась, и я был доволен, что Аннерль, по крайней мере, аккуратна и добросовестна. — Он нежно прижал к груди голову Ганы. — Завтра же предупрежу ее об увольнении. Я очень рад, что ты хочешь сама заняться мальчиком и заменить ему мать.

— То есть как? — отшатнулась удивленная Гана. — Разве после ухода Аннерль ты не наймешь другую, чешскую няньку?

— Ах, так! — воскликнул Борн. — Конечно, найму другую, чешскую няньку.

2

Две недели спустя взорвалась пороховая бочка, вокруг которой уже давно летали искры. Между Францией и Пруссией вспыхнула война, сотни тысяч человек выступили в поход, чтобы убивать друг друга.

Творцом интриги, которая привела к объявлению войны, был, как и четыре года назад, старик Бисмарк. Поскольку для достижения его главной политической цели — объединения Германии — после поражения Австрии необходима была победа над Францией, он склонил одного из прусских принцев, члена королевского дома Гогенцоллернов Леопольда, принять предложенный ему испанский престол. Бисмарк прекрасно знал, что Наполеону будет весьма неприятно, если влияние Пруссии распространится на Испанию, вторую величайшую соседку Франции, и рассчитывал, что император, услышав об этом, заявит протест, который можно будет рассматривать как посягательство на прусский суверенитет.

Французское правительство и в самом деле протестовало, но король Пруссии Вильгельм, лечившийся в это время в Эмсе, миролюбиво высказался в том смысле, что если принц Леопольд добровольно откажется принять испанскую корону, он, король Вильгельм, против этого возражать не станет. В тот же день отец принца Леопольда заявил от имени сына, что тот отклоняет предложение занять престол; казалось, опасность миновала.

Мнимое доказательство признания французского престижа очень обрадовало Наполеона.

— Остров, неожиданно возникший в море, вновь погрузился в его воды, — сказал он. — Повода к войне больше нет.