Императорский Рим в лицах

Тацит так объясняет его сущность: «Тиберий восстановил закон об оскорблении величия, который, нося в былое время то же название, преследовал совершенно другое: он был направлен лишь против тех, кто причинил ущерб войску предательством, гражданскому единству – смутами и, наконец, величию римского народа – дурным управлением государством; осуждались дела, слова не влекли за собой наказания. Первым, кто на основании этого закона повел дознание о злонамеренных сочинениях, был Август, возмущенный дерзостью, с какой Кассий Север порочил знатных мужчин и женщин в своих наглых писаниях; а затем и Тиберий, когда Помпеи Макр обратился к нему с вопросом, не возобновить ли дела об оскорблении величия, ответил, что законы должны быть неукоснительно соблюдаемы. И его также раздражали распространявшиеся неизвестными сочинителями стихи о его жестокости и надменности и неладах с матерью» (Тац. Анн. I, 72).

«Наиболее пагубным изо всех бедствий, какие принесли с собой те времена, было то, что даже виднейшие из сенаторов не гнушались заниматься сочинением подлых доносов, одни – явно, многие – тайно» (Тац. Анн. VI, 7).

Постепенно год от года Тиберий становился все более мрачным, нелюдимым и жестоким.

В 27 г. он навсегда расстался с Римом и удалился на Капри; этот небольшой остров был собственностью Октавиана Августа, который построил там для себя скромную летнюю виллу. Тиберий построил еще одиннадцать роскошных вилл с дворцами. Постоянно переезжая с одной виллы на другую, император-затворник управлял оттуда Римской империей, предаваясь гнусному разврату и наводя ужас на всех; неугодных ему лиц по его повелению сбрасывали в море с крутого скалистого берета у виллы Юпитера, самой великолепной из всех. Над знаменитым Голубым гротом находилась вилла Дамекута; сохранилось предание, что по тайному ходу в скале мрачный император спускался в украшенный мраморными статуями грот и купался в его водах.

Однако и на Капри не было для Тиберия спасения от собственной искалеченной и порочной души. Одно из его писем к сенату начиналось так: «Что вам писать, почтеннейшие отцы сенаторы, или как писать, или о чем в настоящее время совсем не писать? Если я это знаю, то пусть боги и богини нашлют на меня еще более тягостные страдания, нежели те, которые я ежедневно чувствую и которые влекут меня к гибели».

Тацит, сохранивший эти слова для истории, добавляет:

«Так обернулись для него казнью его собственные злодейства и мерзости! И недаром мудрейший из мудрых, Сократ, имел обыкновение говорить, что если бы удалось заглянуть в душу тиранов, то нам представилось бы зрелище ран и язв, ибо как бичи разрывают тела, так жестокость, любострастие и злобные помыслы раздирают душу. И действительно, ни единовластие, ни уединение не оградили Тиберия от душевных терзаний и мучений, в которых он сам признался» (Тац. Анн. VI, 6).

Тиберий умер в 37 г. в возрасте 78 лет. Тацит так описывает его кончину:

«Уже Тиберия покидали телесные, покидали жизненные силы, но все еще не покидало притворство; он сохранял прежнюю черствость духа и холодность в речах и во взоре, но принуждал себя порою к приветливости, пытаясь за нею скрыть уже очевидное для всех угасание. Еще чаще, чем прежде, переезжая с места на место, он поселился наконец у Мизенс-кого мыса (около Неаполя) в некогда принадлежавшем Луцию Лукуллу поместье.

Там и обнаружилось, что он на пороге смерти; и произошло это следующим образом.

В числе его приближенных был один весьма искусный в своем деле врач по имени Харикл, который не то чтобы постоянно его лечил (Тиберий лечиться не любил и всегда отличался хорошим здоровьем), но находился при нем на случай, если ему потребуется врачебный совет. И вот Харикл, сказав, что якобы по своим делам куда-то едет, в знак почтительного прощания коснулся руки Тиберия и пощупал у него пульс. Но он не обманул императора, и Тиберий, возможно, рассерженный этим и потому тем более постаравшийся не выказать гнева, повелел приготовить пиршество и пробыл на нем дольше обычного, как бы желая оказать внимание уезжавшему другу. Харикл, однако, уверенно заявил Макрону, префекту претория (начальнику преторианских когорт), что жизнь в Тиберий еле теплится и что он не протянет больше двух дней. Это всех переполошило: пошли непрерывные совещания окружающих, и к легатам (командирам легионов) и к войскам помчались гонцы.

За 17 дней до апрельских календ (16 марта) дыхание Тиберия пресеклось, и все решили, что жизнь его покинула. И уже перед большой группой поздравляющих появился наследник Гай Цезарь (Калигула), чтобы взять в свои руки бразды правления, как вдруг стало известно, что Тибе-рий открыл глаза, к нему возвратился голос, и он просит принести ему еду для восстановления сил, покинувших его.

Это повергает всех в ужас, и собравшиеся разбегаются, снова приняв скорбный вид и стараясь казаться неосведомленными о происшедшем, между тем как Гай Цезарь, только что видевший себя властелином, погрузился в молчание в ожидании для себя самого худшего исхода.