Императоры. Психологические портреты

Вот эти последние пророческие слова особенно запомнились. Надо торопиться, ибо в самом деле возможны кровь и злодейства. Александр Николаевич приказал доставлять ему все, что печатает за границей этот русский, ускользнувший от Клейнмихеля и Дубельта.

То было странное время, когда «неисправимый социалист» обращал свои послания не только к царю, но даже к царице Марье Александровне, как, например, 1 ноября 1858 года по поводу воспитания наследника. Благонамеренный Никитенко отметил, что это письмо «отличается хорошим тоном и очень умно». Герцену потом рассказывали, что императрица плакала над письмом.

Такие идиллические отношения между царским домом и политическим изгнанником продолжались, однако, недолго. Но любопытно, что не один Герцен возлагал надежды на Александра Николаевича. После рескрипта 20 ноября 1857 года, после открытия «комитетов» на местах «поверили» в царя весьма многие. Даже «революционер» Чернышевский писал тогда в «Современнике»: «История России с настоящего года столь же различна от всего предшествовавшего, как различна была ее история со времен Петра от прежних времен. Новая жизнь, теперь для нас начинающаяся, будет настолько же прекраснее, благоустроеннее, блистательнее и счастливее прежней, насколько сто пятьдесят последних лет были выше XVII столетия в России… Благословение, обещанное миротворцам и кротким, увенчивает Александра II счастьем, каким не был увенчан еще никто из государей Европы, счастьем — одному начать и совершить освобождение своих подданных».

Это был «медовый месяц» царя и русской интеллигенции. «Имя Александра II, — писал тогда Герцен, — отныне принадлежит истории; если б его царствование завтра окончилось, если б он пал под ударом каких-нибудь крамольников олигархов, бунтующих защитников барщины и розог, — все равно освобождение крестьян сделано им, грядущие поколения этого не забудут».

В самом деле, Александр II усвоил твердо мысль, высказанную Герценом в первом его письме к нему. Надо было во что бы то ни стало не медлить с освобождением, ибо «лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу», как сказал Александр Николаевич московским дворянам, перепуганным предстоящей крестьянской эмансипацией.

Всем известно, какая сложная борьба шла вокруг подготовлявшейся реформы. Положение Александра Николаевича было трудное. Крепостники неохотно уступали свои позиции. Всем известно также, что реформа была урезана, что «выкупные платежи» и недостаточные земельные наделы связали по рукам и ногам крестьянина, но все же первый и решительный шаг был сделан.

После опубликования манифеста 19 февраля 1861 года Герцен писал восторженно: «Александр II сделал много, очень много; его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания против хищной толпы закоснелых негодяев и сломил их. Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут. Из дали нашей ссылки мы приветствуем его именем, редко встречавшимся с самодержавием, не возбуждая горькой улыбки, — мы приветствуем его именем Освободителя…»

Но после этого восторженного приветствия Герцен обращается к царю с суровым предупреждением: «Но горе, если он остановится, если руки его опустятся. Зверь не убит, он только ошеломлен…»

Позднее ему пришлось сказать: «Зачем этот человек не умер в тот день, когда был объявлен русскому народу манифест освобождения…»