Императоры России

Но самому Александру Николаевичу казалось, напротив, что княжна Долгорукая — единственное существо, которое любит его по-настоящему и поддерживает в нем нравственные силы. Все вокруг не понимает его. Понимает его только она. Она разгадала его душевную драму. Она знает, что он, император, вовсе не дорожит властью. Он признавался ей, что был бы рад передать корону сыну и уехать куда-нибудь. Одним словом, в его воображении рисовалась та самая идиллия, о которой мечтал его дядя Александр Павлович. Император изнемогал в сомнениях и нерешительности. Что делать? Осуществились огромные реформы. Но все как будто забыли, с каким тяжким и суровым порядком мирились русские люди при отце, Николае Павловиче. Тогда они молчали, эти непонятные враги. Теперь они неумолчно напоминают о себе везде и всегда. Они твердят все об одном и том же — в земских собраниях, на заседаниях городских дум, в этой разнузданной прессе, где, несмотря на все цензурные кары, газетчики создали своеобразный жаргон. Они твердят «об увенчании здания», намекая прозрачно на необходимость ограничить самодержавие. Неужели не понимают эти люди, что в России невозможен парламентаризм? Россия — мужицкая страна. Неужели эти еще неграмотные мужики способны сознательно исполнять свои гражданские обязанности? Они будут жалкой игрушкой в руках политиканов. Но этого мало. Откажись монарх от своих прерогатив — и тотчас же распадется на части великая империя. Имеет ли он право разрушить то, что созидали ревнители русской государственности тысячу лет? Нет, он, Александр Николаевич, сделал и так слишком много уступок. Не пора ли бросить якорь и в тихой гавани чинить корабль, расшатанный бурей? Но волны подымались все выше и выше, чинить корабль было мудрено. Правда, иные из помощников царя слишком грубы и неосторожны, но ведь так трудно найти порядочных людей для службы в высшей полиции и жандармерии. Вот генерал Трепов напрасно погорячился и высек в тюрьме какого-то Боголюбова, политического. Но как этому случаю обрадовались враги монархии! Зимой 1878 года некая Вера Засулич выстрелила в генерала Трепова. Весной ее судили с присяжными. Подсудимая объявила, что она мстила за оскорбленного в тюрьме товарища. Она заразила своим волнением присяжных и всех участников процесса. Адвокат болтал красно об ужасах полицейского произвола. У этих людей есть две морали — для себя и для врага. В царя можно стрелять. Это героизм. Это красиво и добродетельно. А высечь какого-то ничтожного бунтовщика — это злодейство. Публика плакала от восторга, когда эту глупенькую девчонку оправдали случайные люди, заседавшие в качестве судей. Они раскисли от умиления, когда эта особа повествовала о своей невинной пропаганде. В сущности — говорила она — и пропаганды не было. Она просто «ходила в школу для учителей, чтобы обучиться звуковому способу преподавания». И знакомые у нее были очень невинные, например Нечаев. Но жестокие жандармы посадили ее в тюрьму за все эти невинности. Все это раздражало утомленного государя. Что может быть глупее и пошлее этой демонстрации на Литейном проспекте, когда толпа одичавшей молодежи ревела в восторге по поводу оправдания Засулич. Если в порядке милосердия и снисхождения суд оправдал преступницу, то из этого никак не следует, что надо чествовать, как героиню, истерическую бабенку и возможную убийцу. Подобные мысли постоянно бродили в голове царя, когда ему приносили длинные сводки по делам Третьего отделения. Эти наивные преступники как будто понятия не имеют об истории. Им кажется, что управление государством все равно что четыре правила арифметики.