Императрица

Наступила мягкая весенняя ночь. Двор перед маленьким дворцом Ехоналы был освещен светом фонарей, установленных на жертвенном алтаре. Со своей постели она смотрела сквозь низкие решетчатые окна на принцев, придворных дам и евнухов, которые стояли по ту сторону церемониального стола. Отблески свечей мерцали у них на лицах и на атласных одеждах, расшитых золотом и серебром. Был час принесения жертвы по случаю рождения ребенка. Сам император пришел к алтарю, чтобы поблагодарить Небо и объявить о своем наследнике. На столе лежали три приношения: вареная свиная голова, белая и безволосая, вареный петух, весь ощипанный, кроме головы и хвоста, а между головой и петухом — живая рыба, которая билась в сети из алого шелка.

Ритуал был сложным, выполнять его должен был Сын неба. Рыбу выловили из лотосного пруда, и ее следовало вернуть живой в ту же воду, иначе наследник не доживет до зрелого возраста. Нельзя было спешить и нарушать торжественность ритуала — Небо могло оскорбиться. В глубокой, никем не нарушаемой тишине, император поднял руки, молча опустился на колени перед Небом, которому он один имел право поклоняться, и нараспев прочитал молитвы. Закончив, он схватил живую рыбу и передал ее главному евнуху. Тот поспешил к пруду, бросил рыбу в воду и стал внимательно следить за ней. Высоко подняв фонарь, Ань Дэхай не отрывал глаз от воды. Двор молча ждал. Император неподвижно стоял перед алтарем.

В воде блеснуло серебро.

— Рыба жива, высокочтимый, — закричал евнух.

При этих словах собравшиеся с облегчением засмеялись и заговорили. Захлопали хлопушки, полетели птицы, выпущенные из клеток во всех дворцах, и фейерверк осветил небо. Ехонала приподнялась на локте, и ей показалось, что небо раскололось: на фоне искрящейся звездами темноты, из самой ее середины начала выплывать огромная золотая орхидея с лепестками, тронутыми пурпуром.

— Госпожа, это в вашу честь! — в страшном возбуждении закричала служанка.

Когда над городом расцвел фейерверк, сотни тысяч голосов слились в крик радости, а Ехонала, откинувшись на подушки, радостно засмеялась. Как часто ей хотелось быть мужчиной, но как довольна она была сейчас, что она — женщина! Какой мужчина мог познать такой триумф?! Разве мог он принести императору сына?

— Супруга, моя кузина, тоже во дворе? — спросила она. Старая женщина выглянула в окно:

— Я вижу ее, окруженную фрейлинами.

— Выйди к ней, — приказала Ехонала. — Пригласи ее зайти. Скажи, что я томлюсь желанием ее увидеть.

Женщина вышла, горделиво приблизилась к супруге императора и пригласила ее к постели кузины.

— Госпожа считает супругу Дракона своей старшей се строй, — уговаривала служанка.

Но Сакота покачала головой:

— Я поднялась с постели, чтобы присутствовать при жертвоприношении. Я не очень хорошо себя чувствую и вернусь в постель.

Сказав это, супруга повернулась и, опираясь на двух своих фрейлин, ушла вслед за евнухом в темноту круглых лунных ворот.

Все были удивлены отказом. Служанка вернулась к Ехонале и оповестила ее:

— Госпожа, супруга не придет. Она сказала, что больна, но думаю, это не так.

— Тогда почему же она не пришла? — спросила Ехонала.

— Кто же может сказать, что случилось с сердцем супруги? — ответила вопросом женщина. — Ведь у нее дочь. А сын — ваш!

— У Сакоты не такая низкая душа, — настаивала Ехонала и тут же вспомнила, что кузине известна ее тайна.

— Чужая душа — потемки, — возразила служанка.

На этот раз Ехонала ничего не сказала.

Двор опустел. Император и его свита удалились на пир. Этой ночью народ предавался веселью. От севера до юга, от востока до запада открывались двери тюрем, и все заключенные освобождались, каким бы тяжким ни было их преступление. В городах и деревнях в течение семи дней не открывалась ни одна лавка, не забивали животных, в реках и прудах не ловили рыбу, а ту, что была поймана раньше и плавала на рынках в бочках и чанах, следовало выпустить на волю. Птицы тоже выпускались из клеток и в простых домах, и во дворцах, а знатные люди, которые были изгнаны из своих владений, могли теперь вернуться и получить обратно не только земли, но и титулы. Все это делалось в честь новорожденного.

Лежа в постели, Ехонала чувствовала себя страшно одинокой. Сакота так и не пришла навестить ее и посмотреть на сына. И это Сакота — всегда такая милая, добрая. Что же случилось? Наверняка это дело рук евнухов: они разносчики сплетен. Теперь, когда родился сын, они очерняли ее в глазах Сакоты. За их спинами мог стоять и Верховный советник Су Шунь, этот выскочка, или его друг, принц Йи, приходившийся императору племянником. Оба относились к ней настороженно и ревниво. Ли Ляньинь рассказывал, что прежде именно этим людям доверял император, они были близки к нему. Но ненасытная любовь к Ехонале затмила всех и вся.

«Я ничего плохого не сделала им, — думала Ехонала. — Всегда была вежлива, даже слишком».