Императрица

На двадцать четвертый день того же самого месяца, однако, император почувствовал себя лучше, лихорадка спала, измученная кожа стала прохладной, и Мать императрица издала указ, где сообщала, что надежда народа может быть возобновлена. В тот самый день император послал за супругой, котрой до того запрещалось приходить в его спальню, потому что она вынашивала ребенка. Теперь же, когда кожа императора посветлела, а лихорадка спала, императорский врач объявил, что супруга может не опасаясь прирйти, и она поспешила это сделать, так как сердце ее пребывало в горьком отчаянии все долгие недели разлуки. Дни свои Алутэ проводила, молясь в храме, ночи ее были бессонными, и она не могла ничего есть. Когда она вошла в императорскую спальню, то выглядела бледной, исхудавшей, ее утонченная красота исчезла, но она даже ни на минуту не задержалась, чтобы сменить серые одежды, которые ей не шли. Она в нетерпении спешила к императору, надеясь обнять своего любимого, но на пороге была остановлена. У огромной кровати, на которой лежал ее повелитель, сидела Мать императрица.

— Увы, — пробормотала Алутэ, и ее руки трепетно приблизились к сердцу.

— Почему «увы»? — резко спросила Мать императрица. — Я не вижу, почему «увы», потому что ты бледная и желтая, словно старуха. А ты не имеешь права так себя содержать, посколку ты носишь в себе его дитя. Клянусь, я разгневана на тебя.

— Мама, — слабо попросил император, — умоляю тебя поберечь ее.

Но Алутэ не смогла сдержать порыв гнева. После дней ожидания и тревоги ее терпение лопнуло. Она и в лучшем случае не была терпеливой, так как имела натуру сильную, ум ясный и четкий, а чувство справедливости слишком сильное.

— Не надо мня беречь, — крикнула она, гордо встав в дверях. — Я не прошу милостей у Матери императрицы. Пусть лучше ее гнев падет на меня, чем на вас, мой повелитель, ибо мы не можем угодить ей.

Дерзкие слова сорвались с ее узких губ и прозвучали звонко и отчетливо.

Мать императрица вскочила и ринулась на несчастную девушку, подняв обе руки. Подбежав, она принялась бить Алутэ по щекам, пока украшенные камнями золотые щитки для ногтей не расцарапали ее лицо до крови.

Император заплакал на своей постели от слабости и отчаяния.

— О, позвольте мне умереть, — рыдал он. — Почему я должен жить между вами, как мышь, попавшая между двумя мельничными жерновами?

Он отвернулся к стене и не мог остановить рыданий. И хотя обе женщины бросились к нему, и евнухи-прислужники устремились в спальню, и Мать императрица послала за придворными лекарями, никто не мог успокоить его рыданий. Он рыдал не переставая, пока не потерял рассудок и уже не знал, почему рыдает, и просто уже не мог остановиться. Силы покидали императора, пульс начал стихать, и вот удары его прекратились.

Главный лекарь сделал почтительный поклон Матери императрице, которая ждала у постели сына.

— Высочайшая, — сказал он печально. — Боюсь, что никакое человеческое уменье не может теперь помочь. Зло захватило судьбу Сына неба, и нам не дано знать средство, чтобы предотвратить его уход. Мы, придворные врачи, опасались такого исхода, ибо в девятый день десятого солнечного месяца, всего лишь каких-то два дня назад в наш город прибыли два американца. Они привезли с собой большой инструмент и, установив его на земле, попытались посмотреть через длинную трубу в небо. В тот же самый миг, ваше высочество, поднялась в ясном свечении вечерняя звезда, и в ее сиянии мы различили черное пятно. Тогда мы прогнали иностранцев. Но увы, было слишком поздно. Их злое волшебство уже установилось на звезде, и мы, придворные врачи, смотрели друг на друга, и сердца наши охватил ужас. Это было предсказание сегодняшней судьбы.

Когда Мать императрица услышала это, то пронзительно закричала, что не верит, и вызвала Ли Ляньиня и завопила на него, желая знать, правдива ли была эта история. Главный евнух мог лишь подтвердить слова лекаря и стукнулся головой об изразцовый пол.

Так закончилась короткая жизнь императора. Когда его дыхание остановилось и плоть остыла, Мать императрица отослала всех — принцев и министров, которые пришли засвидетельствовать смерть, евнухов и прислужников. Даже Алутэ была отослана.

— Уходи, — сказала она молодой вдове. — Оставь меня с моим сыном.

Взгляд, которым она посмотрела на молодую вдову, был не жесток, но холоден и полон отчаяния, как если бы горе матери намного превосходило горе жены.

Что оставалось Алутэ, кроме как подчиниться? Мать ее покойного повелителя была теперь ее повелительницей.