Императрица

— Ваше высочество, они сделали это и еще накинули ей на голову девичью вуаль из красного шелка. Далее согласно обычаю она переступила через седло — это было собственное монгольское седло начальника, которое досталось ему от предков, а затем переступила через горячую угольную золу. Так девушка, окруженная четырьмя дамами, вошла во дворец. Внутри их ожидал уже престарелый свадебный певец, который велел молодоженам дважды опуститься на колени и поблагодарить Небо и Землю. Затем жених и невеста проследовали за дамами в спальню, и те усадили их вместе на свадебной кровати.

— Чья одежда была наверху? — спросила Мать императрица.

— Его, — ответил главный евнух и весело фыркнул. — Его, ваше величество, потому что своим домом он будет править сам.

— Уж это я знаю, — заметила Цыси, — упрямство в нем от рождения. Продолжайте!

— А затем, — рассказывал главный евнух, — оба выпили вина из двух чаш, обернутых красным атласом, обменялись чашами и отпили снова. Точно так же, и как требует обычай, они съели вместе рисовые лепешки. После этого начался свадебный пир.

— Был ли это великий пир? — спросила она.

— Подобающий пир, — осторожно проговорил главный евнух, — не слишком роскошный и не слишком скромный.

— И последними, конечно же, подавались веревочки из / теста в курином бульоне…

— Что означает долгую жизнь, — подтвердил евнух.

Он замолчал в ожидании последнего вопроса, самого важного-того, который задают по всей стране на утро после свадебной ночи. Вслед за долгой паузой этот вопрос прозвучал.

— Был брачный союз… скреплен? — тонким и странным вышел голос императрицы.

— Был, — подтвердил главный евнух. — Я остался там на ночь, и на рассвете служанка невесты пришла меня известить. В полночь, следуя обычаю, начальник снял свадебную вуаль с невесты. Служанка после этого удалилась, а в предрассветный час ее вызвали престарелые кузины и передали испачканную простыню. Невеста была девственна.

Цыси надолго замолчала. Не слыша позволения удалиться, главный евнух кашлянул, напоминая, что он еще здесь. Императрица вздрогнула, словно уже забыла о его присутствии.

— Идите, — приказала она. — Вы сделали все хорошо. Завтра я пришлю награду.

— Ваше величество, вы очень добры.

А она все сидела и смотрела, как пылают под солнцем хризантемы. На малиновом цветке повисла, трепеща золочеными крылышками, поздняя бабочка, и ее императорская окраска вряд ли могла быть случайной. Знак? Надо не забыть выяснить у Совета астрологов, что он предвещает, но конечно же, это добрый знак, если показался тогда, когда ее сердце разрывалось. Но она не позволит ему разорваться. Ей принадлежала рука, наносившая рану, и ее же было сердце.

Цыси поднялась, закрыла книгу и отправилась к себе во дворец, а следом на некотором расстоянии ступал ее уродливый, но верный евнух.

С этого дня высочайшая целиком посвятила себя маленькому императору. Сын был причиной всего, что она свершила, и всего, что делала теперь, окружая ребенка своей заботой и постоянно о нем думая. А он, ни о чем не подозревая, был ее утешением. Теми нередкими ночами, что Цыси мучилась бессонницей и воображение рисовало ей сцены, в которых она не могла участвовать, императрица поднималась и в одиночестве шла к своему мальчугану. Пока он спал, мать сидела возле него, держа в ладонях теплую ручонку, а если шевелился, то под этим предлогом Цыси брала сына на руки и позволяла ему спать у ее груди.

Мальчик рос сильным и красивым и таким светлокожим, что фрейлины жалели, что он не девочка. Но еще лучше, чем красота, у него был ум, причем, как в этом уже убедилась императрица, ум блестящий. Когда ребенку исполнилось четыре года, Цыси сама выбрала ему наставников, и в пять лет мальчик умел читать книги не только на родном маньчжурском, но и на китайском. Рука его от природы держала кисть так, как подобало художнику, и Мать императрица узнавала в его еще детском почерке ту отчетливость и твердость, которые однажды сделают сына каллиграфом первой величины. Память его была изумительной, и стоило только раз или два прочитать малышу страницу, как он уже знал ее наизусть. Однако Цыси не позволяла наставникам баловать ребенка похвалой и отчитывала их, если слышала, что кто-нибудь восторгается прекрасными способностями своего ученика.

— Вы не должны сравнивать его ни с каким другим ребенком, — приказывала императрица наставникам. — То, что он делает, вам следует сравнивать лишь с тем, что он может делать.

Говорите молодому императору, что Предок Цяньлун умел в пятилетнем возрасте гораздо больше его.

Одновременно Цыси лелеяла в сыне столь же неуемную гордость, какую имела сама. Даже наставникам не дозволялось сидеть перед ним, сидела только она, его мать. Если мальчику случалось невзлюбить учителя за какую-нибудь манеру, за особенность внешности или одежды, то этого человека немедленно удаляли, и при этом правительница не хотела слышать ни жалоб, ни вопросов.

— Такова воля императора, — говорила она.