ИМПЕРАТРИЦА ФИКЕ

Мутным огоньком мигает лампада. Полуштоф давно пуст…

Вися на той дыбе, сознался Алексей в самом потаенном - чтобы тем признанием прощенье бы себе купить… Как исповедовался он духовнику своему - так и говорил:

- Грешен! Отцу моему смерти желал…

Тогда-то на это духовник его, отец Яков, склонившись над ним, шептал в ответ:

- Этот-то грех бог простит! И мы ведь тоже все ему, отцу-то твоему, смерти желаем… Уж больно трудно народу-то… Трудно!

А когда же услыхал сие от Алексея сам царь - бешеными глазами глянул он на сына.

А! Вот как! За его, Петровы, дела-то! За то, что он, Петр, живота своего не жалел, сын смерти ему желал! Вот где враг, так враг! Сын своего отца смерти хочет!

Жестока белая ночь та над Петропавловской крепостью, и страх от нее разливается по всей России. Взвален на постель царевич, кафтан на полу, камзол да рубаха в крови…

- Афросиньюшка, где же ты?

Переливно на колокольне сыграли четыре четверти куранты, каплями потом пали два удара. Два часа! Скоро солнце встанет, в серый шелк Невы-реки пролились уже струйки крови.

Вчера, 24 июня, снова был розыск, дали царевичу 15 кнутов… И опять подтвердил царевич, что верно - желал он отцу смерти. Все открыл, как на духу… Больше, чем на духу. А вышло-то хуже. В тот же день собрал отец Верховный суд, 127 самых именитых персон заседали в нем. И этот суд присудил:

- «Царевич Алексей Петрович смерти достоин», - потому что «допрос обнаружил бунтовской его против отца-государя замысел, чтобы захватить престол»…

26 июня погода в Санктпитербурхе стояла «тихая, светлая, с небольшим ветром, как записано в гоффурьерском журнале двора светлейшего князя Меньшикова. День клонился к вечеру, когда в равелин Петропавловской крепости прибыли персоны: генерал-фельдмаршал светлейший князь Меньшиков, тот самый, что царевича воспитывал, да канцлер граф Головкин, да Толстой Петр Андреевич, да капитан Румянцев непреклонный.

Взойдя в покой, что занимал Алексей Петрович, зачитали царевичу приговор Верховного суда:

- «Царевич Алексей Петрович смерти достоин»…

Царевич, как услышал, впал в обморок. Его подхватили, положили на постель. Взволнованный, потрясенный, он рыдал, потом забылся, уснул. А те персоны, согласно цареву указу, отправились к его величеству с докладом…

Мрачным, как осенняя туча, нашли они царя. Подперев голову руками, сидел он за столом. Молчал. Кругом него были уже собравшись: императрица Екатерина Алексеевна хлопотала, да архимандрит Александро-Невского монастыря Феодосий - царев духовник, да еще граф Бутурлин прибыл, Александр Борисович.

Прибывшие доложили царю - судебное решение-де царевичу объявлено… Царь молчал.

Потом, поднявши скорбный взор на духовника, молвил:

- Пусть бог мне простит, окаянному, но иначе поступить не могу! Как скажешь, отче святый?

Архимандрит Феодосий - маленький, черный, как жук, бородой зарос до самых глаз да ушей, взор огненный, проницательный - отвечает:

- Воля твоя, пресветлый государь! Твори, как тебе сам бог на разум посылает!

И Петр со слезами на глазах, вздохнув, заговорил к собравшимся:

- Слуги мои верные! Как человек, как отец, я так поступить не могу. Но как государь не могу поступить иначе. Не могу, да и не хочу нарушать присягу! И того ради идите вы сейчас же к постели сына моего Алексея и казните его смертию, как должно казнить изменников отечеству. Только я не хочу порочить царскую кровь казнию публичной, на глазах всех, и пусть сын мой, Алексей, умрет тихо, незнаемо!

И на этот раз поплыли за Неву из царева дворца в Петропавловскую крепость Толстой, да Румянцев, да начальник тайной канцелярии Ушаков, да Бутурлин. Пробило семь часов. В покоях царевича внутри стояли посты, и Ушаков приказал, чтобы часовые вышли, стали бы снаружи, дабы стуком оружия не беспокоить сон царевича. На цыпочках вступили все четверо в покои царевича. В первой комнате, затаясь, сидели его люди - постельничий, да гардеробный служитель, да повар… Они в страхе повскакали с лавок.

Ушаков приказал:

- Тотчас вам всем отправляться в комиссию, на допрос!

И отправил с ними трех солдат из караула, чтобы те их до места довели да там стерегли бы.

Потом Румянцев тихонько толкнул железную дверь в покой, где жил царевич, она скрипнула. Там было темно, тихо, перед иконой горела лампада, Алексей Петрович спал.

- Ин, пожалуй, его и будить не нужно! - прошептал Румянцев первый, как младший, когда Толстой вопросительно обвел всех белыми своими глазами. - Пусть помрет во сне!

Толстой себе лоб потер, помолчал. Потом досадливо зашептал:

- Того нельзя! Не годится! Надо ему дать помолиться, в грехах покаяться!

И подошел к постели; твердо взял царевича за плечо:

- Ваше царское высочество! Проснись!

Тот вскочил, сел на постели, дрожит весь, башмак ногой ищет.

- Мы пришли, ваше царское высочество, чтобы великий суд исполнить… Помолись, покайся, ибо твой смертный час пришел!

- Караул! - завопил царевич и вскочил. - Караул! Помогите! Помогите! Убивают! Спасите!

Как ни вопил он, схваченный, а толсты стены в казематах Петропавловской крепости, и сквозь них крику не слыхать…