Императрица Фике

— Советую оного удобного случая не упускать! — отвечал министр, играя связкой печаток у часовой цепочки на розовом камзоле: белая его рука в кружевном рукавчике, с блестящими ногтями делала это отменно. — Оную персону — царевича Алексея — надлежит вам принять и обещать ей всяческие покровительство, — вполголоса говорил он. — Как сообщают из Вены, гигант московский в плохом здоровье. А кроме того, пишут, что в России всяких великих потрясений ожидать можно. Чернь русская к просвещению не склонна, зато легко бунты учинять может. А ваше величество, у себя царевича имея, легко может двояко маневрировать — либо с царевичем против царя Петра, либо, напротив, с царем Петром против царевича, прежде всего миру для Швеции добиваясь.

Карл выскочил из-за стола, два раза пробежался по кабинету и, руки за спину, бросил: — Как действовать надлежит?

— Через генерала Понятовского! Польские власти равно в этом большой интерес иметь могут, кто с Понятовским вместе стоит…

Глава 13. Петр Андреевич Толстой

«Ах, Алешка, Алешка! Чего натворил — думал Петр. — Волканом стал, грозит государство потрясти. Каков! И пришлось мне против него, против зайчишки пьяного, такого матерого кобеля, как Петр Андреевич Толстой, выпускать…» Толстой тогда прямо явился к императору в Вену с капитаном Румянцевым — с самовидцем: «сам-де я видел, как царевич в Неаполь отъехал, сам и проводил!» Поймали они цесаря с поличным, и тот дал позволение Толстому с царевичем видеться, для чего в Неаполь ехать…

Цесарь сказал, что его единственное желание, чтобы отец и сын помирились бы… Однако под рукой цесарь послал спешно инструкцию вице-королю Неаполитанскому графу Дауну, своему наместнику, чтобы он зорко следил, не учинили бы чего с царевичем эти отчаянные московские люди, и чтобы его, если он сам не захочет ехать, не выдавать бы…

Словно туча грозная, с Востока подымался Петр. Ну, а от тучи-то и укрыться можно, хоть бы под березкой. И вот, чтобы зверя выгнать из-под березки-то, из защищения, и был послан Петр Андреевич Толстой, полномочный министр и дипломат.

При первом своем свидании с послами отца во дворце вице-короля Неаполитанского инда плакал Алексей Петрович — до того он боялся отцовских посланцев, особенно капитана Румянцева — за его непреклонность. Ну, а Петр-то Андреевич умел мягко стлать! Сумел он самих министров и придворных цесаревых так обработать, чтобы окружить зверя, как должно.

Перво-наперво он секретарю вице-короля, человеку понимающему, сунул «барашка в бумажке» — 160 червонцев — и обещал еще дать за то только, чтобы тот, якобы из верных рук, шепнул бы Алексею под величайшим секретом, что цесарь его от отцовского гнева воинской силой защищать не станет, а выдаст его. Значит, и рассчитывать на цесаря нечего…

Это — первое. Второе — объявил Толстой царевичу сам, что ежели он добром не поедет, то царь свое войско из Польши, где оно теперь стоит, в Силезию двинет и ту цесарскую землю оккупирует. А самое главное — Толстой сообщил Алексею, якобы из самого вернейшего источника, что сам царь Петр в Италию скоро должен ехать — и в Рим и в Неаполь он уже давно собирался. И ловко же соврал Петр Андреевич!

А третье дело — сумел Петр Андреевич уговорить вице-короля Неаполитанского графа Дауна, чтобы тот царевичу самолично сказал, что у него девку Афроську отберет. А и описать невозможно, как Алексей Петрович ее любил…

Это тройное со всех сторон беглого зверя окружение добрый эффект произвело. Вот он, сей эффект: Петр достал письмо Алексея. «Всемилостивейший государь-батюшко! Письмо твое, государь милостивейший, через господ Толстого да Румянцева получил. К ногам милосердия, вашего припадаю, слезно прошу об прощении преступлений моих мне, всяким казням достойному. И на сих днях, полагая себя на волю вашу, с присланными от тебя, государь, выезжаю из Неаполя к тебе, государь.

Непотребный и нижайший раб твой и недостойный назваться сыном Алексей. 4-й день октября 1717 году».

Теперь оставалось Алешку из-под чужого покровительства выхватить окончательно. Чтобы он не сопротивлялся, было ему послано царем письмо, подтверждающее те условия, о которых ему Толстой сказал, что будто будет ему позволено в России в деревне жить в его любой да на Афросинье жениться. 17 ноября это письмо Петра на почту услали, и в этот же самый день, 17-го же, царь приказал князю Голицыну, чтобы очередную почту, а за ней еще четыре очереди секретно задержать, чтобы они опоздали, а потом гнать как положено — регулярно.

Это было сделано для предупреждения, ежели бы кто из Санктпитербурха захотел Алексея предупредить, чтоб тот не возвращался.