— Я тоже. — я откинулся назад. Она резко выдохнула. — Я не пропущу ни одного мгновения в жизни моего сына. Ты всегда была вольна поступать, как тебе заблагорассудится, но здесь я подвожу черту.
— Я всегда была вольна поступать так, как мне заблагорассудится. Интересное воспоминание, — пробормотала Елена. — Не хочу говорить об
— Когда мы сможем это обсудить?
Елена не хотела отвечать честно. Ее мысли проносились перед глазами в странном переплетении сложностей. Ехидно она сказала:
— Я запишу тебя.
— Думаю, тебе следует спрятать свой сарказм в бутылочку и продать его, Елена. Сколотишь состояние.
Она сжала кулаки. Я практически видел, как ее гнев грозит прорваться сквозь кожу и задушить меня.
— Я пытаюсь извиниться. Я не хочу вести борьбу.
Слова были выплюнуты.
— Возможно, и так.
— Разве я больше не зеница твоего ока? — насмешливо спросила она. — Как мимолетны твои фантазии.
— Мимолетны, Елена? — я спросил.
Глаза Елены скользнули по выражению моего лица. Она, вероятно, могла видеть обострение моего настроения, растущий гнев, который я так старался контролировать.
— Я протягиваю оливковую ветвь. Прими ее или забудь.
Если бы я не ощущал, как мой гнев закипает внутри, я бы, возможно, рассмеялся.
— Оливковую ветвь? Ты оскорбила меня, насмехалась надо мной и заставила опоздать на ужин.
— Я не извиняюсь, так что выбрось это из головы, — резко сказала она. — Мне не за что извиняться. Ты не можешь наказать меня за... побег.
— Ты права, я не могу. Это несправедливо. — моя улыбка была слабой. — Но я могу наказать тебя за ложь.
Елена закатила глаза.
— Ты все время лжешь.
— Назови хоть один случай.
— Э-э... когда... — она с трудом подыскивала слова. — Ты... ты сказал Николаю... что он сможет пользоваться плитой, когда будет такого же роста, как ты. Он сможет пользоваться ею, когда ему исполнится тринадцать. Он не будет ростом в сто девяносто три сантиметра в тринадцать. — Елена вздернула подбородок, будто поставила точку.
—
— Отлично. Моя точка зрения пуста. Ты победил. — Елена произнесла эти слова сквозь стиснутые зубы, даже если они были далеки от честности. На самом деле она в
— Мы в порядке. — плечи Елены опустились от облегчения. — Как только ты скажешь мне, что Татьяна имела в виду.
Она снова напряглась.
— Ты хуже собаки с костью.
— Я знаю, что ты сказала Артему. Почему он был другим?
— Я слышу ревность?
— Что еще это может быть? — я протянул руку и поймал прядь ее волос.
Ее грудь быстро поднималась и опускалась, когда я провел шелком по пальцам, восхищаясь структурой.
— Что Татьяна имела в виду, моя Елена?
Выражение лица Елены напряглось во вспышке боли. Я видел, как ее разум растягивается и сжимается, пытаясь сформулировать ответ.
Она посмотрела на меня широко раскрытыми ярко зелеными глазами.
Елена двигалась так быстро, что я не понял, что она прильнула ко мне, пока не почувствовал, как ее губы прижались к моим. В нежном поцелуе воссоединения, отвлечения.
Я обхватил ее руками, притягивая ее тело к себе. Она прижалась к моей груди, ее дыхание участилось.
Наши губы соединились в такт, и наша синхронизация немедленно вернулась.
Ее руки обвились вокруг моей шеи, запутались в волосах.
Поцелуй стал глубже, когда наши руки крепче сжали друг друга. Каждое движение становилось все более горячим. Я чувствовал, как она полностью прижимается ко мне, как ее тело идеально вписывается в мое.
Мы, спотыкаясь, вернулись в мою комнату, дверь за нами захлопнулась. Я толкнул ее к двери, просовывая руки ей под свитер, где меня встретила теплая обнаженная кожа.
Елена ахнула мне в рот, почувствовав мое прикосновение.
— Ты прекрасная на ощупь, — простонал я, когда мои руки легли на ее живот.
В ответ ее руки соскользнули с моих волос и разорвали рубашку.
— Слишком много одежды, — прошипела она.
Пуговицы разлетелись в миллионе разных направлений от ее силы, и я не протестовал, когда она скользнула по моим рукам, отбрасывая бесполезную ткань.
Ее руки казались грехом, пробегая по моей обнаженной спине, ее ногти танцевали по моим татуировкам.
Я задрал ее свитер, наш поцелуй прервался всего на несколько секунд, когда я стянул его через ее голову. Он даже не успел освободиться от ее запястий, как мы снова оказались друг на друге, губы соприкоснулись в такой момент жара, что могли бы покрыться синяками.
Я обхватил ее груди под лифчиком, проводя большими пальцами по затвердевшим соскам. Она застонала, когда я надавил на них, проверяя чувствительность.
— Кон.