Императрица Ольга

– Дура! – с чувством рявкнул на свою супругу Великий князь. – Я могу отдать тысячу приказов, но меня никто не послушает. Еще несколько дней назад, зная о готовящемся мятеже, Ники назначил адмирала Дубасова генерал-губернатором Петербурга с драконовскими полномочиями. Ты понимаешь, там, в Петропавловке, – Великий князь потыкал рукой за окно, – заранее знали о вашей крысиной возне и доложили об этом Ники. И ведь он их не прогнал, как это у него иногда бывает, а, напротив, вполне серьезно отнесся к их предупреждениям и принял меры. Только про убийцу с револьвером не подумал, но нам от этого сейчас ни холодно, ни жарко. В результате я могу тут хоть исприказываться, но толку от моих приказов не будет никакого. И даже те, кого вы с мистером Рождерсом умудрились соблазнить, сейчас кинутся сдаваться Ольге в надежде вымолить прощение и спасти свои шеи за наш с тобой, между прочим, счет. А вот хрен им. Я сдамся первым! Запомните, молодой человек, – Великий князь посмотрел на поручика фон Мекка, – будете выбирать себе жену, ищите не богатую и знатную, а умную, а то дура с амбициями вас и на ровном месте подведет под монастырь.

После этих слов Великий князь встал и с решительным видом подошел к стене, на которой висела массивная коробка телефона.

– Алло, Центральная, – сказал он в микрофон, приложив к уху трубку с динамиком, – будьте добры, дайте императорский зал Варшавского вокзала. Да, говорит Великий князь Владимир Александрович, который хочет побеседовать с великой государыней Ольгой Александровной. Да, признаю государыню Ольгу Александровну Романову императрицей и хочу сдаться на милость Ее Величества…

Видимо, услышав ответ телефонистки, Великий князь застыл в напряженном ожидании, вдавив микрофон в ухо, а его супруга стояла на месте, побледнев и до боли сжав кулаки, но больше ничего не осмеливалась возразить, потому что когда Владимир Александрович становился таким решительным, то перечить ему было просто опасно. В конце концов, это именно она, поддавшись обаянию этого самого мистера Роджерса, не только подкосила благополучие их семьи, но и поставила под сомнение само ее существование.

– Алло! – наконец сказал Великий князь в микрофон, – Ольга, это твой дядя Владимир. Во имя человеколюбия и для того, чтобы избежать ненужного кровопролития, я сдаюсь тебе со всеми своими чадами и домочадцами, признаю твое право занимать императорский трон и надеюсь, что ты не будешь на нас особенно злиться… Да, сдаюсь на милость победителя, но при этом все же не забывай, что мы с тобой ближайшие родственники, а Боб и Кир твои кузены… Да, еду, до встречи…

Повесив на аппарат обе трубки, Великий князь обернулся к супруге. Теперь во взгбляде его появилось явное облегчение.

– Ольга заверила меня, что обстрела не будет, – сказал он. – Прикажи закладывать коляску, мы едем на Варшавский, сдаваться. И найди способ дать Андрею знать, чтобы он перестал прятаться. Все равно не поможет. Лучше прийти к Ольге и во всем повиниться, она добрая и все простит. И молитесь за то, чтобы выжил Ники. Если он умрет, Ольга обещала сгноить нас всех в такой глуши, по сравнению с которой и Туруханский край покажется столицей. Предупреждал же я тебя, Мария… – Он поджал губы и покачал головой, холодно глядя в лицо супруги. – Ладно, иди уже, распоряжайся…

* * *

26 июля 1904 года, 10:45. Санкт-Петербург, Марсово поле (по соседству с британским посольством).

Капитан СИБ Евгений Петрович Мартынов.

Прыжок с поезда у меня прошел на пять с плюсом, как у каскадера, снимающегося в приключенческом боевике. Риск, конечно, был, не без того, но жить вообще опасно. Просто проходя по улице, можно получить на голову цветочный горшок с геранью, уроненный с пятого этажа доходного дома нерадивой хозяйкой. Ну и для снижения степени риска при таких предварительно запланированных операциях, существуют заранее надеваемые налокотники и наголенники, а также перчатки из толстой кожи, чтобы уберечь ладони. А все остальное – вопрос физической формы и тренировок, которыми, смею заверить, я не пренебрегал даже здесь, в Петербурге начала двадцатого века.

Встав на ноги и отряхнувшись от всякой дряни (офицер СИБ всегда должен выглядеть образцово), я принял рапорт от моих людей о том, что операция по перехвату стрелки прошла почти успешно и стрелочник даже не брыкался. Вон он лежит, спеленутый и с заткнутым ртом, в углу своей будки и таращит ничего не понимающие глаза. Вид офицера СИБ при полном параде и ордене (мои люди одеты в штатское, как теперь и положено на нашей службе), кажется, приводит его в состояние исступления.

– Это тебе за беспокойство, – говорю я и сую в нагрудный карман его замасленной тужурки сложенный вчетверо сторублевый кредитный билет (на местном жаргоне «катеньку») что составляет жалование этого железнодорожника за полгода, если не поболее.