Императрица Ольга

Ну вот и все фактически отпустил раба божьего Бориса Савинкова на небеси. Это он от меня почему такой окрыленный ускакал? А потому, что пока не догадывается, где расположено медицинское учреждение, в котором над ним будут ставить врачебные эксперименты. Есть неподалеку от Санкт-Петербурга такое место – форт Императора Александра Первого. Передачи по телевизору про форт Байяр видели? Так вот, форт Императора Александра Первого – это такое же прибрежное укрепление на свайно-насыпном основании, но с российской спецификой. После того как со сцены сошли деревянные парусные линкоры с гладкоствольными бомбическими пушками, против которых и предназначались укрепления подобного типа, форт этот был превращен не в парк аттракционов, подобный форту Байяр, а в лабораторию по изучению особо опасных заболеваний, неофициально называемую просто «Чумной форт».

Именно здесь в интересах всей страны готовят противочумную сыворотку Хавкина, и именно сюда мы отдали отработку технологий производства пенициллина и стрептомицина. Второе лекарство важнее, потому что это оружие против двух таких бичей местного человечества, как туберкулез и чума. Именно на отработку применения стрептомицина Даниилу Кирилловичу (Заболотному) и потребовался здоровый человеческий материал, готовый рисковать жизнью. Инфицировать подопытных туберкулезом – это долго, да и вероятность заражения очень невелика, а вот чума – совсем другое дело. Туберкулезников (причем даже тех кто уже потерял надежду) привозят в форт, так сказать, в «готовом» виде. Но это уже совсем другая история. Что касается Савинкова, Азефа и прочих деятелей террор группы, то их будут заражать различными формами чумы, доводя болезнь до самых разных стадий, лечить, потом снова заражать и снова лечить. В конце концов, их всех ждет одно – смерть и кремация, прямо там, в Чумном форте. Никто из них живым на свободу не выйдет, ибо мы еще не совсем ополоумели, чтобы живыми отпускать таких фигурантов.

Исключение сделано только для Доры Бриллиант, потому что обнаружилось, что эта особа беременна. Ей и смертную казнь должны были отсрочить до родов, а там, при условии примерного поведения, не исключено было и помилование. Ни у меня, ни у Сергея Васильевича рука не поднимется отправить на смерть беременную женщину или кормящую мать, какой бы злобной сукой она ни оказалась по жизни. Но она на самом деле всего лишь жертва обстоятельств, как и те террористки с Кавказа в двадцать первом веке, которые взрывали себя вместе с людьми по следующим причинам: потому что «старая, замуж никто не возьмет», чтобы отомстить за мужа-боевика, которого убили абстрактные «федералы». Или они шли на это, потому что брат, отец, муж, или просто уважаемый человек (главарь боевиков) сказали, что «так надо».

Тут примерно то же, только еще хуже. Еврейское общество в местечках по определению гиперэгоэстично, каждый в нем сам за себя, и каждый удавится за копейку, так что таким «тонким» натурам, как эта Дора Бриллиант, в нем особенно тяжело. А потом на ее пути оказались эсеры, которые, как говорится, подобрали и обогрели… Мы тоже так можем, если захотим. Словом, разговор с этой Дорой у меня будет отдельный. Есть тут замысел один. Кто его знает, может и выгорит дело-то…

* * *

Час спустя. Санкт-Петербург, Петропавловская крепость, каземат для особо опасных.

Дора Бриллиант, революционерка, террористка, еврейка и жертва режима.

Этот страшный человек снова пришел ко мне, а я даже не могу сказать, чтобы он немедленно пошел вон, потому что тут он хозяин, а я лишь временная постоялица, путь которой из этой камеры ведет на виселицу. Да что он так на меня смотрит?! Я знаю, что выгляжу сейчас до предела страшно и жалко. Дорогое платье, которое было на мне в тот момент, когда нас схватили, превратилось в грязную рваную тряпку, которой деревенская баба постеснялась бы мыть пол, мои длинные прекрасные волосы, черные, как вороново крыло, осалились и спутались, нежные холеные руки стали грязными, и ногти на них неровно обломаны и обгрызены. А еще от моего тела плохо пахнет, даже я сама хотела бы отойти от него в сторону. Скорее бы уж меня, наконец, повесили, чтобы я перестала так страдать и соединилась бы с великим Ничто…