– Бабушка, пожалуй, теперь я чуть ближе к пониманию, но нет. Не понимаю. Пока еще нет.
Крольчиха улыбнулась, показывая крепкие острые зубы.
– Ума вам не занимать, не так ли?
– Так всегда говорили служители.
– Хорошо. Это хорошо.
Она вновь принялась сворачивать желтый шелк, который доставала из ниши под половицами, и в тот день больше ничего не сказала.
Глава 4
Чары, наложенные на окрестности Алого озера на целых пятьдесят лет, сохранили свежими припасы в кладовых Благодатного Жребия. Вертя в руках золотую фигурку мамонта, Тии зачерпнули из мешка пригоршню плодов личи. Тонкая, как бумага, кожура лопнула под нажимом зубов, в рот хлынул немыслимо сладкий сок наиредчайшего теперь вкуса – теперь, когда округ Уэ объявил о суверенитете и закрыл свои границы.
– Слишком изысканное лакомство для таких, как вы, – фыркнула Почти-Блистательная, но не стала отказываться, когда Тии очистили два плода и положили рядом с ней на пол.
Пока удодиха лакомилась, Тии отправились на поиски Крольчихи и застали ту заваривающей себе травяной чай.
– Ну надо же, уже много лет его не видели. Мы считали его потерянным.
Старушка взяла мамонта в руки, и очертания ее губ смягчились. Он был символом северных народов, как лев – символом империи Ань. Всю свою жизнь Тии видели мамонта и льва вместе. Неразрывно связанные друг с другом звери взирали с орнаментов и гербов многотерпеливо и устало. Они словно говорили: у нас на глазах возвышались и обращались в прах империи, и нам предстоит увидеть, как та же участь постигнет еще одну.
Крольчиха перевернула мамонта вверх ногами, показывая Тии то, что ускользнуло от их взгляда, – крохотную печать мастера на одной из круглых подошв. Тии прищурились, чтобы разобрать надпись, краем глаза заметив, что Почти-Блистательная впорхнула в комнату и устроилась на потолочной балке.
– Эти символы – «изысканная дама» и… «цивета»?
– Да. Личное клеймо великой художницы Янь Лянь. Ныне она ведет монашескую жизнь в обители Фань Куай, а когда-то пользовалась шумным успехом в столице.
Женские покои украсили в двух цветах – плодородном черном и счастливом красном. Придворный врач подтвердил, что императрица ждет ребенка. Дамы гадали, как это определила сама Инъё, такая коренастая и плотная, но в ее присутствии вели себя осмотрительнее. Та, что носит ребенка, владеет ключами от жизни и смерти, и ее сглаза следует всерьез опасаться.
После оглашения императрица, казалось, стала одержима всевозможными предсказаниями жребия. Она призывала прорицателей из города и из приграничных областей, из дальнего Нина и воинственного Чжу. Она принимала у себя мужчин, гадающих по камням, и женщин, раскидывающих карты, и даже человека, который не занимался ни тем ни другим, зато у него был конь, который отстукивал копытом номер предсказания в великой священной книге закутанного в покрывала южного народа.
Однажды, проводив провидца с запада к воротам, я вернулась в покои и увидела только что прибывшего гонца.
– Император Сосны и Стали удостаивает вас великой чести за то, что вы носите будущего принца.
Гонец преподнес императрице сверток в белом шелку, и, развернув его, она нахмурилась. У нее в руках оказалась золотая табличка на золотой цепочке, достаточно мягкая, чтобы на ней можно было оставить отметину ногтем, и такая тяжелая, что, если носить ее на шее, она непременно билась бы о грудь.
Императрица велела гонцу поблагодарить от нее императора, но я заметила, как на ее лице промелькнуло недовольство. Вместе с гонцом собиралась уйти и я, но Инъё меня остановила.
– Скажи, ты стала бы ее носить?
Еле слышно я принялась уверять, как полагалось, что меня сочли бы воровкой и казнили бы, заметив такую вещицу на моей грязной и ничтожной шее, но она лишь покачала головой.
– Скажи мне правду.
– Нет, мне не нравятся цепочки на шее.
– Вот и мне тоже. А теперь ответь, девочка, кто лучший из известных тебе художников?
Мне следовало бы назвать Чан Хая или еще кого-нибудь из тех мастеров, кто прославился при дворе искусными изображениями цветов и кропотливо вырезанными персиками. Но я так растерялась, что сказала правду.