Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908

Христианство считалось учением, последователи которого «убеждали народ проявлять доброту к ближнему»: цюань жэнь вэй шань. Такой догмы не отрицали даже участники массовых выступлений против христиан. Свою ненависть они направляли на сами христианские миссии. Все иноземное всегда вызывало подозрение у китайцев, но главная проблема состояла в том, что эти миссии выступали в качестве альтернативной власти в низшем ее звене. На этом уровне местные чиновники по традиции осуществляли абсолютную власть по поводу всех споров, а также отправляли правосудие (или в нем отказывали) по собственному разумению. Английская путешественница Изабелла Берд однажды сидела у ворот казенного учреждения главы уезда (ямыня) и наблюдала за работой его сотрудников: «За час, проведенный мною у входа в ямынь Инсань-сань, его посетили 407 человек – мужчины всех сословий, многие прибыли в паланкинах, но в основном пришли пешком, и практически все они были вполне прилично одетыми. Все пришли с документами, а кое-кто захватил с собой пухлые досье. Внутри по двору стремительно и непрерывно сновали секретари и писари, постоянно куда-то отправлялись посыльные с бумагами – чайжэни. Суета эта была, несомненно, связана с большим объемом разнообразных дел».

С прибытием миссионеров в сопровождении канонерок началось внедрение в китайское общество новой модели власти. В ходе многочисленных споров, касающихся притязаний на владения водными источниками или земельными наделами устоявшихся кланов, те, кто сомневался в том, что добьется справедливости от местных чиновников, часто искали защиты у церкви через статус новообращенного в христианскую веру. В подобной ситуации, как писал Фриман-Митфорд, китайский христианин мог обратиться к своему пастырю: «Клянясь, будто вменяемое ему обвинение оказывается простым предлогом, человек утверждал, что главный его грех власти видят в принадлежности к сторонникам христианской веры, в церкви которой он находит соответствующую защиту. Переполненный праведным гневом и верой в правдивость своего новообращенного, которому, как христианину, надо верить не в пример его обидчику язычнику, пастырь спешит в здание суда с ходатайством за своего поручителя. Мировой судья находит этого человека виновным и наказывает его; пастырь продолжает настаивать на своей стороне защиты. Завязывается дипломатическая переписка, и с обеих сторон изливаются потоки гнева. Как могут пастырь, вмешивающийся не в свое дело, и мандарин, в дела которого этот пастырь лезет, любить друг друга?»

Кое-кто из обозленных местных чиновников так или иначе вдохновлял народ на враждебные по отношению к христианам действия. Неприязнь к тому же подогревалась естественным отсутствием взаимопонимания. Главная забота касалась миссионерских приютов для детей-сирот. В соответствии с китайской традицией только брошенных новорожденных малюток отдавали на попечение благотворительных учреждений, зарегистрированных у местных властей. За сирот отвечали их родственники, а то, как те обращались с приемными детьми, считалось их личным делом. Китайцы не понимали, как посторонние люди могут брать на воспитание мальчиков и девочек без согласия их родителей и родственников, которым даже не позволяли посещать, не говоря уже о том, чтобы забрать их. Такого рода действия служили причиной самых мрачных подозрений. Ходили слухи, что миссионеры похищают детей, чтобы использовать их глаза и сердца для изготовления лекарственных препаратов или в фотографии, считавшейся в то время весьма загадочным явлением. Изабелла Берд писала: «Получили широкое распространение рассказы о поедании детей, и я уверена, что народ считал миссионеров замешанными в этом зверстве… Мне приходилось наблюдать, как при появлении иностранцев на улицах бедноты многие родители подхватывали своих детей и спешили увести их в дома; к тому же на спинах одежды детей пришивали красные кресты на зеленом фоне. Подобная предосторожность объясняется верой в то, что иностранцы слишком уважают крест, чтобы причинить вред ребенку, помеченному такой эмблемой».