Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908

Она отложила предложение наместника, чтобы как следует его обдумать. Проведя детальное его обсуждение с представителями высшего эшелона своей власти и не получив ни одного возражения, 27 августа 1889 года Цыси подписала указ о начале прокладки магистрали с севера на юг, с которого ведется отсчет эпохи железных дорог в Китае. Железная дорога Пекин – Ухань, позже продленная на юг до Кантона, стала служить главной транспортной артерией страны, определяющей ее хозяйственную жизнь до наших дней. Цыси как будто предвидела все это, ведь ее указ звучал программным документом: «Мы имеем дело с грандиозным и многообещающим проектом, а также его можно назвать важной частью нашей программы превращения Китая в мощное государство. Так как мы приступаем к новаторскому предприятию, неизбежно должны появиться сомнения и опасения». Дальше она отдает распоряжение властям провинций, через территории которых должна пролегать магистраль, заняться разъяснением сути проекта местному населению и предотвратить сопротивление с его стороны. «В общем и целом, – высказалась она, – я надеюсь на то, что сановники двора и народ страны проявят единодушие, а чиновники и купцы объединят усилия для достижения полного успеха нашего предприятия…» Наместника Чжана назначили ответственным за строительство вместе с боцзюэ Ли, правление предприятия открыли в Ухани. Там основали ряд современных отраслей, связанных с железной дорогой, и Ухань, образно говоря, сделался одной из тигельных печей индустриализации Китая. К индустриализации Цыси относилась весьма разборчиво или с известными оговорками. В 1882 году, когда боцзюэ Ли попросил разрешения на строительство текстильных мануфактур, она возразила, сказав с недвусмысленной досадой: «Изготовление прядильных товаров числится нашим основным кустарным промыслом. Если внедрить машинное изготовление тканей, то наши женщины останутся без работы и лишатся средств к существованию. Плохо уже то, что мы не можем запретить заморские ткани; не стоит нам еще больше вредить самим же себе. Это дело необходимо тщательно обдумать». В те дни «изготовление тканей» называлось по-китайски цаньсан, то есть буквально «шелкопряд и листья шелковицы», ведь прядение шелка считалось главным занятием китайских женщин на протяжении тысячелетий. Ради поддержания такой традиции каждый год по весне, когда гусеницы тутового шелкопряда приступали к своей работе, Цыси вела своих придворных дам в специальный храм Запретного города к богу шелкопряда, чтобы попросить у него покровительства над этими мелкими гусеницами. Она с фрейлинами кормила гусениц шелкопряда по четыре или пять раз на дню, и для этого они собирали листья шелковичных деревьев, росших на территории дворца. Когда гусеницы шелкопряда закрывались в своих шелковых коконах, эти коконы собирали, кипятили, а нить, достигавшую обычно длины нескольких сотен метров, сматывали на шпульку. Теперь к прядению шелка все было готово. Всю свою жизнь Цыси хранила куски шелка, сплетенные ею еще маленькой девочкой, и по ним она определяла, сохраняет ли новый шелк тонкость выделки и изящность старого шелка. Ей не хотелось, чтобы старинные традиции исчезали без следа. Притом что она решительно продвигала перемены в одних сферах, в некоторых других могла противиться изменениям или соглашаться с ними, скрепя сердце. При ней индустриализация в Китае проводилась осмысленно, отнюдь не напоминая бульдозер, сметающий на своем пути все традиции.

Глава 12 На страже империи (1875–1889)

С той поры, как в 1875 году его сына забрали и назначили императором, характер великого князя Цюня постоянно менялся. Прежде всего, он стал бояться своей невестки. В состоянии опустошения после потери единственного сына у великого князя открылись глаза на качество вдовствующей императрицы, которого он раньше не замечал: она обладала искусством смертельного укуса, которое редко использовала. Поддержав казнь Крошки Аня в 1869 году и вопреки указаниям Цыси направив участников массовых волнений против миссионеров в Тяньцзине в 1870-м, великий князь Цюнь не боялся возмездия. Теперь он осознал, что Цыси не забыла и не простила того, что он совершил: на протяжении пяти лет угроза ее мести вызывала холодок ужаса. Столь страшное открытие деморализовало его. В своем письме Цыси после того, как увели из дома его сына, он рассказал, как «потерял сознание», услышав о ее решении, и отправился домой, «трепеща всем телом и сердцем как будто в состоянии транса или пьяного угара». Силы оставили его, и он рухнул на кровать, «как бесчувственное бревно». Он лишился былой уверенности, просил прощения за прошлые прегрешения (не называя их), огульно бичевал себя и молил о снисхождении. «Вы видели меня насквозь, – написал он ей. – Прошу у вас незаслуженной любезности» – сохранить жизнь, «жизнь бессловесного болвана и никчемного кретина».