Императрицы

Письмо, расстроившее государыню и побудившее ее говорить о Мировиче, было первое поспешное донесение Никиты Ивановича Панина о том, что офицеры Мирович и Ушаков составили заговор и хотели, освободив из Шлиссельбургской крепости «безымянного колодника», возводить его на престол как императора Иоанна Антоновича. В донесении было еще сказано, что Мирович с командою при пушке напал на караул при «безымянном колоднике» и что Власьев и Чекин в силу данной им инструкции закололи колодника. Донесение было краткое, составленное по словесному докладу, и было прописано, что вслед едет полковник Кашкин и везет подробные данные о происшествии.

Внимательно, удивив всех своими познаниями в гидрографии, императрица осматривала дамбы, задавала вопросы инженерам, потом поехала на банкет лифляндского дворянства. Она была ласкова ко всем, много расспрашивала о приближенной фрейлине правительницы Анны Леопольдовны, Юлии Менгден, которая была заточена недалеко от Риги и умерла в заточении, она прерывала рассказ восклицаниями сожаления и негодования:

— C’est formidable!.. Cela fait fremir!..[60]

Она осталась в Риге. На другой день, когда полковник Кашкин привез ей подробное, но все еще неверное донесение, она закрыла двери своего кабинета и писала то по-русски, то по-французски письмо Никите Ивановичу Панину, которое тот же Кашкин должен был немедленно везти в Петербург.

— «Никита Иванович, — писала императрица. — Не могу я довольно вас благодарить за разумныя и усердныя ко мне и отечеству меры, которые вы взяли по Шлюссельбургской гистории».

Она продолжала по-французски:

«La Providence m’a donné un signe bien èvident de sa grâce en tournant cette enterprise de la façon dont elle est finie…

Le jour de mon départ de Pétersbourg une pauvre femme avait trouvé dans la rue une lettre de main contrefaite ou il en était рагlé; cette lettre fut remise au Prince Wesemski et elle est chez lui. II faudra questionner ces officiers, si ce sont eux, qui l’ont ecrit et répandue. Je crains que le mal n’aye d’autre suite encore, car Ton dit cet Ушаков lié avec nombre de petits gens de la Cour. Enfin il faut s’en remettre au soin du bon Dieu, qui voudra bien découvrir, je n’ose en douter, toute cette horrible attentat…»[61]

«Вспомните так же врания того офицера, что Соловьев привел, да с великаго поста более двенадцати подобных было и все о той же материи. Велите, пожалуй, разсмотреть не оны ли тому притчины были…

Хотя в сем письме я к вам с крайнею откровенностью все то пишу, что в голову пришло, но не думайте, чтобы я страху предалась. Я сие дело не более уважаю, как оно в самом существе есть, сиречь дешператной и безразсудный coup[62], однакожь надобно до фундамента знать, сколь далеко дурачество распространилось, дабы, есть ли возможно, разом пресечь и тем избавить от нещастия невинных простяков.

Радуюсь, что сын мой здоров, желаю и вам здравствовать. Екатерина. Из Риги 10 ч. июля 1764».

«Стерегите, чтоб Мирович и Ушаков себе не умертвили».

Императрица сама вложила письмо в конверт и опечатала его своею печатью. Потом взяла еще лист и написала на нем размашистым почерком: