Императрицы

Когда последний корабль, колыхаясь по волнам, пронесся мимо них, Орлов пошел отдать приказания, Силинская вернулась в беседку. Ее и ее спутников сейчас же окружили матросы-песельники. Что делалось за ними, Силинской не было видно. Матросы пели что-то бурно-веселое. Заложив руки за спину, двое из них лихо танцевали матросский танец. Ерзгал с гулом бубен, звенел треугольник, и хору вторила высокая флейта. Матросы пропели несколько песен и ушли.

Пустота на палубе поразила Силинскую. Нигде не было видно Орлова. Часовые стояли у пушек. И над головою Силинской по полуюту, стуча башмаками, ходил вахтенный офицер. Никого больше из офицеров не было на палубе.

Наступал вечер, и время было думать об обратной поездке.

Русского флота не было видно. Море было пустынно. Стало холоднее.

Силинская допила свой бокал.

— А где же граф и все остальные… — спросила она Христинека.

Тот не понял ее. Он показался ей растерянным и смущенным.

Тревога охватила Силинскую. Она вспомнила записку. Она вскочила и резко крикнула, ни к кому не обращаясь:

— Позовите графа!.. Я хочу видеть моего графа!..

Стоявший у пушки часовой шмыгнул носом, качнул в ее сторону головой и засмеялся. С нижней палубы, вырастая, точно появляясь из-под земли, показалась рослая фигура пехотного офицера в черном кафтане с желтым камзолом, за ним появились солдаты с ружьями с примкнутыми штыками. Они вылезли на палубу, подравнялись, твердым шагом направились к цветочному гроту и окружили его. Офицер подошел к Силинской. Ее спутники встали.

— Ваши шпаги, господа, — сказал по-французски офицер. Христинек первый подал шпагу, за ним протянули свои и Чарномский с Доманским.

Силинская бросилась к офицеру.

— Что это значит? — истерически закричала она. — Что вы делаете, господин офицер?.. Где граф Орлов?.. Сейчас же позовите его ко мне сюда. Мне пора ехать.

— Мне приказано объявить вас под стражей, — холодно и строго ответил офицер.

— Но, господин офицер, позвольте!.. Это ошибка!.. Печальная ошибка. Я приглашена сюда графом. Эти господа тоже… Позовите скорее графа. Он вам все объяснит, и он прикажет доставить нас на берег.

— Мадам, я не знаю, где граф. Возможно, что и самого графа постигла та же участь, что и вас. Прошу вас, мадам, следовать за мною в отведенную вам каюту.

Силинская молча последовала за офицером.

Тот открыл двери в адмиральское помещение. За узким коридором была просторная каюта. Под зажженным морским фонарем — койка, постланная свежим бельем. Горничная Силинской Франциска Мешеде и камердинеры Маркезини и Кальтфингер оканчивали уборку каюты и раскладывали привезенные из Пизы вещи Силинской.

— Откуда вы взялись?.. Зачем вы все это привезли сюда? Я же сказала, что вернусь на ночь домой.

Франциска стояла с ночным платьем в руках.

— Что я могу знать, мадам. Только вы уехали, пришел тот поляк, что бывает у вас, пан Станислав, и сказал, что вы приказали забрать все, что нужно для долгого путешествия, и везти в Ливорно. Он сам с нами и поехал.

— Для долгого путешествия?.. О!.. О!.. Для долгого путешествия!.. В Москву!.. В Москву!!

— Простите, мадам, я ничего не знаю.

Силинская в слезах рухнула на койку. Сквозь рыдания она вскрикивала:

— В Москву!.. Как Пугачева!.. В Москву!..

XL

Она сейчас же оправилась. Не первый раз жестоко шутила с нею жизнь. Она верила в судьбу. Она научилась изворотливости. В каюте был стол, и на нем письменный прибор. Силинская написала по-французски письмо адмиралу Грейгу. Она просила объяснить, почему допущено такое насилие, она ведь ни в чем не виновата. Она же явилась на корабль только по настойчивому приглашению графа Орлова.

Она послала с письмом Кальтфингера. Тот сейчас же вернулся с словесным ответом адмирала.

— Их превосходительство приказали передать вам, что вы обязаны повиноваться высшей власти.

— Хорошо… Ступайте… Нет… Постойте. Будьте готовы отнести еще одно письмо его превосходительству.

В каюте и на корбале было тихо. Чуть слышно плескали волны о борта, да мерно поскрипывали цепи в якорных клюзах… Круглый корабельный фонарь бросал на стол уродливую, ползающую черную тень. Было неудобно писать.

Силинская писала Орлову. Ее письмо дышало негодованием. Как могло быть, чтобы он, кого она считала благородным рыцарем, неспособным на предательство, покровителем высокой идеи правды и справедливости, преданным сыном своей родины, позволил поступить с нею так жестоко!.. Почему он покинул ее, когда ее готовились взять под стражу?.. Она требует, чтобы он пришел к ней и утешил ее в ее одиночестве. Что сделала она преступного, когда по его приглашению явилась на корабль? В чем виновата она, бедная, слабая, больная женщина? Она просила верить в неизменность ее чувств даже и тогда, когда она потеряла свободу…

Она отправила письмо. Около часа она дожидалась ответа, сидя в кресле. Потом усталость тревожно проведенного дня, хмель выпитого вина одолели ее. Она позвала горничную и легла в постель.

— Как только будет ответ от графа, вы разбудите меня, когда бы это ни было.

Ответ пришел только утром. На ужасном немецком языке с невероятною орфографиею граф писал: