Императрицы

Силинская этому не удивлялась. Столько при ней с раннего детства бывало случайных людей, столько сама она сочиняла, что ей не было странно, что с одной стороны пан Станислав как будто бы и очень хорошо знал тайны русского двора, с другой – вдруг заявлял, что он ничего не знает, потому что он – «из Варшавы»…

Орлов, великолепный, ласковый, нарядный – он каждый день являлся к графине в новом кафтане, один драгоценнее другого, с пуговицами из алмазов и рубинов, – напудренный, надушенный, громадный, величественный, настоящий вельможа, сильный – он ей на потеху свивал в узлы железные кочерги, ломал итальянские лиры, – любовался восхищением им Силинской. Та влюбилась в Орлова, как никогда ещё не была влюблена. Любовь украсила её, болезнь горела в ней, но в самой болезни явилась красота. Что-то неземное было во взгляде её, больше было обречённости, но эта обречённость нравилась Орлову. И так часто вдруг загорались её глаза страстью, в них появлялся совсем детский восторг наивности и невинности. На щеках пылал огневой румянец, зубы белели из-за пунцовых губ, и вся она, худенькая, стройная, гибкая, дышала таким зноем страсти, что и опытному Орлову становилось не по себе.

Она всё забывала. Забыла и роль будущей Императрицы Российской, она жила только сегодняшним днём, не думая о страшном и ответственном «завтра». Она совершенно доверилась этому рыцарю-великану из сказки, в железных руках которого ей было как в бархатных перчатках.

Орлов, казалось, был без ума от неё. Он предлагал ей венчаться, как ей будет угодно, с католическим ксендзом или с греческим попом – всё равно, но чтобы она была его, совсем его.

Косые глаза блистали счастьем.

– Милый, да разве я не твоя?.. Не вся твоя и навеки?..

Голубо-серые глаза Орлова смеялись. Он целовал Силинскую в щёки, в затылок, в завитки нежных волос, в «душку», а у графини, как у птички, схваченной охотником, быстро билось сердце, и она всё забывала.

– Ну что же, будем венчаться?.. Сейчас, сегодня, завтра?..

Он раскатисто хохотал.

– Граф… Я, право, не знаю… Я очень тронута вашим предложением… Но… теперь?. Не рано ли?.. Когда я с вашею помощью достигну всего, мне принадлежащего, тогда… Как мой отец, Разумовский!.. Не правда ли?..

У неё не было секретов от него. Драгоценные бумаги, фальшивые «тестаменты» были переданы Орлову на хранение, и Орлову оставалось только захватить её саму.

Как женщина нравов лёгких, она не могла противиться мужскому обаянию Орлова и его умению овладевать женщинами. Отдаваясь его ласкам, с последним вздохом вдруг подумает она: «У Орлова любовниц столько, сколько звёзд на небе… Кто я?.. Одной больше»…

Всё равно – так сладки, так страстны его ласки! Из-под жгучих долгих поцелуев срываются задушенные слова «Ещё… Ещё…»

Они лежали вместе на постели. Широкая дверь была открыта в мраморную лоджию, уставленную цветами. За нею – синее итальянское небо, большие, яркие звёзды и тёплый, нежный, весенний воздух.

Размягчённая, распалённая страстью, но всё ещё боящаяся проговориться, продешевить, отпугнуть, прервать эту колдовскую игру в любовь, она горела на медленном огне. Он, холодный, пресыщенный, уже не любящий да и не любивший, торопящийся закончить свою тяжёлую роль, безжалостный, пользовался этими минутами её размягчённости, чтобы больше о ней узнать и решить, насколько она опасна для той, кому он ни на одну секунду не изменял и кого никогда не забывал.

– Лиза… Неземная моя радость… Нежная ласточка… Ну, расскажи мне, как попали к тебе все эти документы?.. Расскажи мне всю, всю твою жизнь… Тогда мне легче станет работать для тебя…

Опять!.. Её прошлое, которого она сама не знала… Все, все её этим мучили… Князь Лимбургский приставал с бумагами, этому тоже надо всё знать. Инстинкт продажной женщины говорил ей, что тут надо как можно выше себя изобразить.

– Ты же знаешь! В моём письме я всё открыла. У меня нет от тебя ничего тайного Король прусский мой друг, он сразу же признал, кто я… Курфюрст Трирский, герцог Гольштейнский… Всё это, мой милый, люди с положением… В Париже, где я говорила со многими министрами, мне обещана поддержка. Только венский кабинет мне кажется подозрительным. Но я ведь могу совершенно положиться на Пруссию и… на Швецию. Польская конфедерация вся за меня. Теперь я хочу с твоей помощью проехать в Константинополь. Да, наконец, мой брат Пугачёв, он, как мне говорили, уже многое отвоевал у Екатерины. А он всецело за меня.

Орлов медленно поднимается с постели. Он надевает шлафрок. Прищуренными глазами он смотрит на лежащую перед ним женщину Ему всё ясно. Она – орудие врагов России и больше ничего.

– Графиня, – говорит он холодно и серьёзно. – Вы мне показывали документы… Я их прочёл.

– И что же? Ты мне не веришь?..

– По документам тем вы дочь Императрицы Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского… Но почему же вы всюду названы Елизаветой Петровной?..

Графиня Силинская молчит. Она не понимает вопроса. Она ложится ничком. Её раскрасневшееся лицо уткнулось в подушку. Она тихо плачет.