Императрицы

Кадет перекрестился на образ и серьезно сказал:

– Именем Господа Иисуса Христа обещаю исполнить, что моя маленькая повелительница мне прикажет… Ну, скажи теперь, что за тайна.

– Тайна вот в чем… Сегодня дневной маскарад…

И мне надо одного человека там проследить и проинтриговать. У меня нет такого костюма, который бы он не знал. И я вот что придумала: ты дашь мне свой мундир, я надену его, и никогда никто меня не узнает в нем.

Камынин восхищенными глазами смотрел на Риту. Этакая затейница!.. Дать свой мундир Рите?.. Видеть ее в нем, а потом самому хранить его, как святыню!.. Так все это было прекрасно.

– Ты и парик мой надень. Никто тебя тогда не узнает. И как пойдет к твоим темным глазам… Но где ты думаешь. переодеться?

– Мне нужно переодеться здесь… Дома не должны о сем знать.

– Здесь… Здесь, Рита, невозможно. Каждую минуту могут выйти воспитатели или кто из товарищей.

– Придумай что-нибудь, если меня любишь. Сие все надо сейчас сделать. Медлить я не могу.

Юноша задумался.

– Слушай, – сказал он, – у тебя деньги есть с собой?

– Есть.

– Пойдем тут рядом в нашу парикмахерскую. Там есть отдельная комната. Ты иди сейчас одна, я прибегу за тобой и все принесу.

– Принеси мне и свой ярлык, а то, сам знаешь, может кто-нибудь меня встретить, так чтобы все гладко было…

– Изволь, сейчас.

Переодеваться было тесно и неудобно. Каморка была маленькая, но в ней было зеркало, и Рита с удовольствием не узнавала себя в нем. Из зеркала смотрел на нее задорный молодец-кадет. Она позвала Камынина.

– Что, хорош?.. – сказала она, приветствуя его по-военному. – Не узнаешь?.. И мундир как по мне шит.

– Тютелька в тютельку пришелся… А ты… Прямо в гренадерскую роту… Рита… Ну за сие!.. Один малюсенький поцелуйчик.

Рита была счастлива, что начало вышло так удачно.

– Изволь, любезный, – и она крепко в самые губы поцеловала юношу. Тот зашатался от счастья.

– А теперь до свиданья.

– Рита, еще…

– Довольно, милый мальчик, – и Рита быстро выскочила на улицу.

На том же тузике она переправилась обратно через Неву и на извозчичьей двуколке помчалась в Конный полк.

Когда Рита подъезжала к казармам на Таврической улице, повалил снег крупными хлопьями. Был полдень, и солдаты обедали. На сером пустынном дворе, мощенном крупным булыжником, было грязно и мокро. Стеклянная слякоть снежинок хлюпала под башмаками Риты. Закутавшись в плащ, чтобы не быть узнанной, она прошла на конюшню. Больше всего она боялась, что дежурный капрал знает в лицо брата своего вахмистра. Капрал холодно выслушал просьбу кадета дать ему лошадь, качнул головою в каске и сказал:

– Точно… Есть такой нам приказ, чтобы фельдфебелю Камынину лошадей отпускать безо всякого препятствия. Да, вишь ты, погода-то какая… Не иначе к ночи гололедица будет…

– Сие, братец, не твое уже дело. Не тебе ехать, а мне. К ночи я вернусь.

– Куда поедешь?..

– В Екатерингоф…

– Ну да ладно. И точно: мне-то что?.. Известно – не в каретах вам туда ездить… Ерзылев, – крикнул он в темный коридор конюшни, – седлай барину Лоботряса.

Когда Рита на рослом и тяжелом Лоботрясе выехала за ворота казарм, у нее отлегло на душе. На лошади она чувствовала себя как-то увереннее. Оставалась еще застава.

У пестрого городского шлагбаума вместо одинокого сторожа с алебардой она увидала часового от Онежского пехотного полка… Закутанный в бараний тулуп, в громадных валяных черных, войлочных кеньгах, он мрачно посмотрел на подъезжавшего к нему всадника и, не поднимая шлагбаума, молча брякнул ружьем «на руку».

Было сумрачно, туманно, слякотно и сыро. Дали казались кромешным адом. Было безумие ехать искать там цесаревну. Охота могла быть отставлена. Цесаревна могла прямо проехать в Царское Село. Ну, что ж, она расспросит охотников и поскачет в Царское.

– Пропусти, камрад, – строго сказала Рита часовому. – Имею приказ ехать в Шлиссельбург.

Солдат не дрогнул.

– Есть приказ – никого не выпускать из города, – мрачно сказал он.

Мгновение прошло в немом ожидании. Часовой был непреклонен не пропустить всадника, всадник был настойчив и не отъезжал от заставы. Наконец часовой сдал. Он взял «к ноге» и дернул за веревку колокола. Глухо и печально ударил колокол в сыром снеговом вихре: «Дзыннь!..» В караульной избе, где за окном желтым печальным светом горела масляная лампа, открылась дощатая дверь, и капрал в голубой епанче, с мушкетом с примкнутым багинетом вышел к Рите.

– Что за человек? – спросил он. – Никого не велено пускать.

– Да ты знаешь, кто я, – отворачивая епанчу и показывая шитье обшлагов, сказала Рита, – я – фельдфебель!..

– Ну-к что из того?..

– То, что ты должен меня пропустить. В российской армии есть только три чина, начинающихся со слова «фельд»: фельдмаршал, фельдцейхмейстер и фельдфебель… Понял?..

– Ну?..

– Фельдмаршала Миниха ты знаешь?..

– Знаю.

– Фельдмаршала Миниха пропустишь?..

– Пропущу, – не колеблясь, сказал капрал.

– Ну так и меня пропустишь, – решительно сказала Рита. – Прикажи часовому поднять шлагбаум.