Императрицы

– Помилуй, мама… Седых волос-то сколько, – снимая дорожную шаль, сказала Рита и сейчас с тревогой в голосе спросила: – А папа? Петя?

– Иду, иду, Рита, – отозвался Сергей Петрович, появляясь в дверях.

– Петр?.. Ну, да сейчас…

Нескладно, сбивчиво, как всегда после долгой разлуки, в волнении первой встречи, посыпались жадные вопросы и то скорые, то после некоторого раздумья – говорить ли? – ответы.

– Петр по отцовским следам пошел. От гвардии отклонился. Может, доходили до тебя «эхи»… Архангелогородским полком ныне командует. Полк под Ригой. Война у нас в ожидании. За него не опасен я. Знаю – не уронит отцовского имени.

– Ты как, Рита?

– Что про себя говорить… Не сладкая моя была жизнь, хоть и ох как интересная, по чужим краям, по чужим людям… И хорошего повидала и плохого… Всего было… После…

– Не удалась твоя жизнь, Рита?

– Ну что вы, батюшка. Разве можно Бога гневить? Жива, здорова, бодра…

– А вот… замуж-то?..

– Не всем замуж… Не судил Бог. Я полюбила раз… Как мама. Другого любить не захотела.

– Слыхала о нем что?.. О Лукьяне?..

– Через него, матушка, и сюда примчалась. Благо свободна была в ту пору.

– Что же он?..

– Да вот… пишет…

И, легкая – кто даст ей сорок два года, – помчалась в прихожую, где остался баул, развязала его и принесла Лукьяново письмо.

– Вот – пишет…

– Да, тяжело расплачивается… Другим еще тяжелее припало. Взять хоть императора Иоанна Антоновича. Безвинный, совсем ребенок!

– Он-то, батюшка, где? Ему семнадцатый год идти должен. Жив ли?

– Тайна великая… Слыхал я, жив… В Шлиссельбурге, в великом бережении… Без имени… Арестант номер первый.

– Арестант номер первый, – тихо, опуская глаза, повторила Рита, – а был – император!

– Левенвольд в Соликамске, – продолжал рассказывать о знакомых Рите лицах Сергей Петрович. – Алексей Григорьевич за него хлопотал… Помнит добро человек… Остерман в Березове… Миних… А! Миних!.. – в Пелыме!!! Сколько с ним походов сломали!.. Сколько викторий чудесных одержали!.. В Пелыме! Да, сказывают, докучает императрице своими прожектами… Кажись, всю Россию застроил бы.

– Я и то вижу, строится сильно Россия… Петербурга прямо-таки узнать сегодня не могла… Какие дворцы, какие хоромы!.. Лучше многих городов европейских, что я повидала.

– Как же!.. Кругом стройка идет… И Воронцовы, и Строгановы, и Шуваловы, и Апраксины – все ныне каменные палаты – и какие! – себе повыбухали. У всех все в самом чистом итальянском штиле. Наш скромный голландский пооставили. Ныне все ввысь и вширь. Дочь красоту отцовского парадиза любит. Растрелли-итальянца выписала для работ, а подле него целая школа молодых архитекторов выросла. Скоро вся Россия будет растреллиевская.

– А помнишь, Рита, Вишневского, Федора Степановича, что тогда к нам Алешу доставил? – сказала Адель Фридриховна.

– Как не помнить… А какое чудное венгерское вино он батюшке подарил.

Сергей Петрович вздохнул…

– Да… было время… Пил я и винцо… Прошло то время.

– Так где же ныне Вишневский?..

– Произведен в генерал-майоры, свой человек у Разумовского. Не зря в телеге вместе скакали… Сколько имений ему государыня пожаловала, домашнюю утварь. Она добрая… Ты, Рита, хорошо сделала, что тогда ей помогала. Но, право, зачем ускакала?.. Все и тебе бы что перепало.

– Мне ничего не надо, – тихо сказала Рита.

– Знаю, дочка… Ты – Ранцева… Вот и Петр такой же. Он в лейб-кампанцы был пожалован. Кажется, чего выше?.. Его Разумовский в генеральс-адъютанты взять хотел. Ку-уда!.. Как еж иглы натопорщил… Не лицам служу – Родине и государыне… Пошел в напольный полк майором… Вот и трубит теперь в армии… Что же ты думаешь, дочка, с Лукьяном делать?..

– Хочу просить его к брату в полк… Если война, пусть смоет кровью позор предательства и станет достойным офицером русским.

– Что же, дело хорошее.

– К ней пойдешь?

– Не знаю, мама.

– Ты пойди к Алексею Григорьевичу. Он ныне большой вельможа… И так… По городу «эхи» есть – венчанный муж императрицы… В Перове под Москвою и венчались, сейчас после коронации. Хотя что… Ныне другие пошли фавориты. Иван Шувалов ныне при ней… мальчишка-кадет Бекетов… А все она Алексея Разумовского слушает… А он добро помнит… Как Вишневского-то устроил и графу Левенвольду помирволил. Соликамск не Пелым. Там все – люди живут…

– Вы, батюшка, думаете – Разумовский помнит меня.

Шестнадцать лет не видались, да и какие перемены с той поры произошли.

– А ты, Рита, напомни ему, как обламывала и учила молодого хохляку, – сказала, улыбаясь, Адель Фридриховна.

– Пойди, пойди, утречком, пока императрица почивает. Он человек не гордый и доступный.

– Да он сейчас не у себя ли в усадьбе? В Аничковом?

– А если в усадьбе, так и того лучше. На свободе все ему и расскажешь. Себя назови. Твои и братнины… да и мои, чаю, службы там не вовсе позабыты.

Кончив о главном, что лежало на сердце у Риты, стали вспоминать пережитое, города и встречи в них с русскими людьми, что были у Риты во время ее долгих странствий.

II