Императрицы

Она двинулась дальше. Шедший сзади нее Разумовский шепнул ей что-то, и она остановилась против Риты. Та низко склонилась в настоящем «версальском» придворном реверансе.

– Здравствуй, Рита, – по-французски сказала государыня. – Пожаловала, наконец, к нам. Надоело в чужих краях… Успокоилась… Я рада, что ты будешь воспитывать девочек нашего обер-егермейстера… Береги их. Эти дети мне как родные…

Она вздохнула, протянула маленькую, необычайной красоты руку, удостаивая Риту ее целованием. Рита снова низко поклонилась и коснулась губами нежной, пахнущей амброй руки.

Музыка играла, и в зале одновременно танцевали двадцать менуэтов. Это производило странную, но приятную для глаз картину. Государыня не танцевала. Она стояла в дверях и смотрела на танцующих.

После менуэта часть кавалеров и дам куда-то исчезли. По зале медленно проходили лакеи с громадными серебряными подносами, уставленными хрустальными стаканами с лимонадом, оршадом, морсом и квасом, с блюдцами с сухим киевским вареньем, с восточными персидскими сладостями – халвой, рахат-лукумом и черчхелами, с маленькими хрустальными тарелочками в форме виноградных листьев с мороженым.

Запах сальных свечей и толпы становился душен и неприятен. Стороной, по галерее снова прошли скороходы с куреньем. В окнах открыли форточки.

У Риты, – она таки танцевала менуэт со старыми своими знакомыми, кого знавала она еще простыми гвардейскими солдатами, с кем готовила переворот и кто теперь был в лейб-кампании, – от жары, сменившей холод залы, от запаха свечей, от возбуждения и от волнения кружилась голова. Она стояла в стороне у малахитовой колонны и ела черносмородиновое мороженое. Она задумалась. Почему государыня не спросила ее ни об отце, ни о брате?.. Значит ли это, что она среди державных забот позабыла о них или, напротив, не забыла обиды на брата, что он не пожелал оставаться в лейб-кампании? Кругом нее гвардейская молодежь, которой она уже не знала, говорила о предстоящей войне с пруссаками. Рита невольно прислушивалась к их разговору. Старая привычка сказывалась.

– Главнокомандующим назначен генерал-фельдмаршал граф Апраксин, – сказал молодцеватый сержант лейб-кампании.

– Который?..

– Один только и есть, мой друг. Степан Федорович… Чья дочь за князем Куракиным и в связи с Петром Ивановичем Шуваловым.

– Сия красавица!.. Кого считают образцом изящества, цинизма и разврата?

– Ну да.

– Но постой… Ее отец?.. Новый главнокомандующий, выходит, и пороха не нюхал? Он никогда не видал неприятеля.

– Уверяю тебя – ни малейшего желания не имеет и впредь его видеть.

– Как я его, мой друг, понимаю.

– Зато никто не умеет так угостить и принять так, как он. И какое красивое и благородное лицо у него.

– А толст. Настоящий боров, раскормленный к Рождеству.

– Однако… Маркиз Лопиталь, французский посланник, без ума от него. Он в восторге от приема, оказанного ему в Риге. Его там трактовали с необыкновенной пышностью, и он так щедр к солдатам и справедлив ко всем.

– Сие все не суть воинские добродетели.

– А где ты оные возьмешь? В ком? Апраксину всего пятьдесят четыре года… Он один подходит… Кругом остался такой старый хлам.

– Др-р-рова!

– Не посылать же Кейта?

– Кейт?.. Пфуй!.. Кейт!.. Она благоговеет перед королем Фридрихом. Он ему сдастся в первом же сражении и со всей армией.

– Чем чрезвычайно угодит великому князю.

– Ну, шутишь… В самом деле?.. А?

– Мой милый, я далеко не уверен, что курьеры его высочества даже и ныне через Швецию не ездят в Потсдам.

– Полно… Ты осторожнее…

– Такие ходят по городу «эхи». Рита с ужасом слушала эти разговоры.

Как вместе с роскошью, вместе с растреллиевскими дворцами, стилем барокко, зеркалами и золотом, этим еще нигде не виденным Ритою блеском и богатством вошли за эти шестнадцать лет царствования Елизаветы Петровны – вялость, робость и равнодушие к судьбам отечества. Начинается война с Фридрихом, которого за его победы называют Великим, кто окружен плеядой боевых генералов, заостренных в целом ряде сражений и не знающих поражений, – а тут такие разговоры… и некого назначить во главе армии!

Миних в опале… Ее отец в отставке… забытый, вдали от дел, читает газеты и возится с канарейками… Ласси умер…

Рите стало страшно. Но нельзя было задумываться на балу.

Оркестр заиграл ритурнель к первой «кадрилии».