Американец Хилл[27]
в своей «Истории дипломатии в международном развитии Европы» намечает в предисловии следующие периоды новейшей истории дипломатии: 1) эра революции; 2) конституционное движение; 3) эра «торгового империализма» наших дней. А один писатель делит историю «всемирной политики» Великобритании с 1870 года на 4 периода: 1) первый азиатский (борьба против движения России в Средней Азии по направлению к Индии); 2) африканский (приблизительно 1885–1902 годы) – борьба с Францией из-за раздела Африки («Фашода»[28] 1898 – на волосок от войны с Францией); 3) второй азиатский (договор с Японией против России) и 4) «европейский» – главным образом против Германии. «Политические стычки передовых отрядов разыгрываются на финансовой почве», – писал еще в 1905 году банковский «деятель» Риссер, указывая на то, как французский финансовый капитал, оперируя в Италии, подготовлял политический союз этих стран, как развертывалась борьба Германии и Англии из-за Персии, борьба всех европейских капиталов из-за займов Китаю и пр. Вот она – живая действительность «ультраимпериалистических» мирных союзов в их неразрывной связи с просто империалистическими конфликтами.Затушевывание самых глубоких противоречий империализма Каутским, неизбежно превращающееся в прикрашивание империализма, не проходит бесследно и на критике политических свойств империализма этим писателем.
Реакция по всей линии при всяких политических порядках, крайнее обострение противоречий и в этой области – результат этих тенденций. Особенно обостряется также национальный гнет и стремление к аннексиям, т. е. к нарушениям национальной независимости (ибо аннексия есть не что иное, как нарушение самоопределения наций).
Гильфердинг справедливо отмечает связь империализма с обострением национального гнета: «Что касается вновь открытых стран, – пишет он, – там ввозимый капитал усиливает противоречия и вызывает постоянно растущее сопротивление народов, пробуждающихся к национальному самосознанию, против пришельцев; сопротивление это легко может вырасти в опасные меры, направленные против иностранного капитала. В корень революционизируются старые социальные отношения, разрушается тысячелетняя аграрная обособленность “внеисторических наций”, они вовлекаются в капиталистический водоворот. Сам капитализм мало-помалу дает покоренным средства и способы для освобождения.
К этому надо добавить, что не только во вновь открытых, но и в старых странах империализм ведет к аннексиям, к усилению национального гнета и, следовательно, также к обострению сопротивления. Возражая против усиления политической реакции империализмом, Каутский оставляет в тени ставший особенно насущным вопрос о невозможности единства с оппортунистами в эпоху империализма. Возражая против аннексий, он придает своим возражениям такую форму, которая наиболее безобидна для оппортунистов и всего легче приемлема для них. Он обращается непосредственно к немецкой аудитории и тем не менее затушевывает как раз самое важное и злободневное, например, что Эльзас-Лотарингия является аннексией Германии.
Для оценки этого «уклона мысли» Каутского возьмем пример. Допустим, японец осуждает аннексию Филиппин американцами. Спрашивается, многие ли поверят, что это делается из вражды к аннексиям вообще, а не из желания самому аннексировать Филиппины? И не придется ли признать, что «борьбу» японца против аннексий можно счесть искренней и политически честной исключительно в том случае, если он восстает против аннексии Кореи Японией, если он требует свободы отделения Кореи от Японии?