Империй призрачных орлы. Как русская епархия в Америке послужила фактором в развязывании Первой мировой войны

Также и «русскость» австро-венгерских русинов, вступивших в состав русской епархии в Америке, мало имела общего с русскостью подданного Российской империи. К тому же эта русскость по существу ни политически, ни культурно русинов ни к чему не обязывала, кроме сентиментальной приверженности к своим же исконным православным обрядам, теперь уже не связанным с подчинением Риму. Перейдя в русскую епархию в массовом порядке, эти приходы, разбросанные по огромной территории, не столько подчинялись директивам епископа, как явствовало из признаний архиепископа Платона, сколько навязывали епархии свои собственные традиции и образ жизни, точнее, жили тем же укладом, которым жили веками и до этого, с поправкой на постепенную ассимиляцию в американском обществе. Именно свобода, царившая внутри русской епархии на огромной американско-канадской территории, и привлекла русинов с самого начала в православие из католичества с его жесткой дисциплиной. Американские католические епископы, в основном ирландского происхождения, на своем съезде в Чикаго в 1893 году решили применить собственные стандарты к католикам византийского обряда, то есть просто перевести их на униформный латинский обряд, «поскольку возможная потеря немногих душ греческого обряда несоизмерима с тем благословением, которое приносит дисциплинарное единообразие».[83]

Русские же епископы в Америке сознавали себя в большей или меньшей степени именно миссионерами, которые призваны строить церковь из этнически и культурно разнородного иммигрантского материала. Также собственный уклад, язык и обычаи сохраняли в этой епархии и другие национальные общины: сиро-арабская, сербская, отдельные греческие приходы, албанская община. Все они вели культурно-самостийное существование внутри единой организации русской архиепископии. Подобным образом устроились и карпатороссы с галичанами, с той лишь разницей, что теперь их церковный центр, переместившись в Санкт-Петербург, заменил собой Рим. При этом Святейший Синод, сверху и издалека решавший их церковную судьбу, оставался для них так же далек и недоступен, как до этого была Римская курия.

Однако при этом русская иерархия и духовенство, возглавлявшие епархию, стали для бывших униатов их голосом, толмачами и выразителями. Это было тем легче, что основная масса русинов-иммигрантов была настолько задавлена ежедневной борьбой за выживание на своей новой заморской земле, что они охотно препоручали своей отныне православной иерархии и духовенству выступать за них и от их имени, тем более что они

и сами себя признавали «русскими» – русинами. Но в самосознании русинов и их русских толмачей, таких как редакторы и издатели двух основных органов епархии: «Американского православного вестника» и газеты «Свит», слово «русский» значило совсем разные вещи.

Здесь следует подчеркнуть огромное значение «имени», мощь слова и риторики, которая в этом исторически, казалось бы, кратком и незначительном эпизоде приобрела поистине мировую зажигательную силу. Русины считали себя русскими, то есть гражданами уже не существующей, умопостигаемой Руси Киевской, которая, породив и Московскую, а затем и Петербургскую Россию, и Украину, уже не была ими узнаваема ни в той, ни в другой. Как указывает Пашаева, «прилагательное от "русин", как считают сами русины, не "русинский", а только "руский"».[84]

Для русской же иерархии и духовенства, подданных Российской империи, именно это подданство и принадлежность к русской православной церкви в земном политическом смысле, с государем императором во главе как политическим покровителем и защитником всех православных, и составляли их «русскость». Именно в этих терминах епископ Николай (Зиоров) в 1890-х годах объяснял американским властям, что православная литургическая молитва за царствующий дом и воинство не означает, что русские иммигранты, в том числе и иммигранты-русины, не лояльны к своему новому отечеству – Америке. Епископ утверждал, что церковь возносит эти молитвы за православного императора, потому что в его миссию входит защита всех православных во всем мире.[85] Как мы видели, и Победоносцев называл русинов-униатов в Австро-Венгрии, сочувствующих православию, или же в него переходящих и смотрящих на Россию, как на потенциальную моральную защитницу «лучшими и доблестнейшими людьми русской народности».