Империя Александра Великого

Мы отметили, что Арат не был ни философом, ни теоретиком. Он был практиком, часто дипломатом, проводящим своеобразную политику, подгоняемый амбициями или, возможно, руководствуясь некими высшими принципами, но, как мы увидим, он никогда не действовал без зависти и эгоизма. Он жил в столетии, когда благородными умами прочно владела практическая философия, а такие люди стремились воплотить свои теории в жизнь. Некоторые философы, как те люди в Сикионе, считавшиеся друзьями Абантида, которые заманили его на дискуссию в свой сад, где он был убит, были решительными противниками монархии, все еще находясь во власти старого греческого инстинкта республиканской свободы. Это чувство было настолько сильным в Эпире, что, когда дочь Пирра царица Деидамия потеряла двоих сыновей, наследников трона Пирра, народ в 234 г. до н. э. решил упразднить монархию, пусть даже старую, наследственную, имевшую славное прошлое, и создать федерацию городов, несомненно по образцу Ахейского союза. С другой стороны, серьезные мыслители, в первую очередь стоики, видели в правлении одного человека единственную гарантию против социализма и власти толпы. Одни писали трактаты на эту тему, другие даже сами стремились к такой власти, чтобы претворить свои теории. Последнее, вероятнее всего, можно отнести к галантному Лидиаду, тирану Мегалополя (235 до н. э.). Когда он обнаружил, что риск и опасности для народного благополучия превышают преимущества, которые он надеялся дать людям, он добровольно отказался от власти и стал вместе со своим городом лояльным и очень ценным членом Ахейского союза.

В Греции было одно государство — Спарта, где монархия была настолько древней и уважаемой, что там, если это вообще было возможно, царь не вызывал недобрых чувств. Но раздел трона (было два царя одновременно) и приход к власти эфоров уже давно свели царскую власть к положению сходному с современной британской монархией, имеющей высокий престиж и большое влияние в политической жизни, но не контролирующей правительство страны. Идея вновь обрести реалии этой древней наследственной власти и попробовать воссоздать нечто подобное в Греции, но не с выскочкой-тираном, а с высокородным и уважаемым представителем знати, была чрезвычайно привлекательной для многих.

Рассказ Плутарха о Спарте тех далеких лет очень любопытен. В то время как старые формы конституции сохранялись, социальные условия в стране изменились. Чистокровных спартанцев осталось не больше семи сотен, и всей собственностью владела сотня семейств, остальные были нищими и не имели равных гражданских прав. Более того, значительная часть собственности находилась в руках женщин, вероятно из-за обычая делать наследницами дочерей, обделяя сыновей. По нашему мнению, спартанцы тех дней считали, что сыновья сами могут обеспечить себе независимость и даже богатство, став наемниками, да и вдали от Спарты им будет лучше. А дочери, не имея состояния, становились беспомощными и презираемыми окружающими, зато, обладая средствами, они пользовались влиянием и уважением в обществе. Но, как это обычно случается, эта, как и любая другая, мера предосторожности не избавила Спарту от обедневшей знати — так сказать, мелкопоместного дворянства. Так сформировался большой и опасный класс нуждающихся или обремененных долгами людей, которые продолжали вести праздный образ жизни, завидуя и ругая богатое меньшинство и тоскуя о старой полумифической прославленной жизни при Ликурге, которую многие законодатели-теоретики, такие как Платон, сделали моделью идеальной республики. Здесь мы встречаемся с земельным вопросом в самой тяжелой форме, а вместе с ним возникает и более масштабный вопрос — о социализме, праве бедных на равенство с богатыми во всех отношениях.