Империя человечества. Время солдата

– Не сочтите за банальность… да, женат. В свое время я почему-то решил, что мне очень не хватает этакой респектабельности, и женился. Через месяц я понял, что ошибался, но на развод уже не было сил. Так и живем: я редко покидаю борт, а моя благоверная веселится со студентами гуманитарных кафедр. Технарей она почему-то не любит.

– А вы?

– Я?

– Ну да, вы. С кем же приходится веселиться вам?

Лоссберг хмыкнул и вдруг заржал. Анна смотрела на него с немым изумлением – отсмеявшись, генерал сокрушенно махнул рукой:

– Вы не поверите, но в моем экипаже обычный флотский разврат почему-то не приживается. Когда ко мне попадают новые люди, то первое время они просто не могут понять, где они находятся и что с ними происходит. Почему командир не трахается со всем экипажем, почему весь экипаж не трахает старшего штурмана и так далее… я не знаю, почему так. Наверное, это от того, что мы так много воюем, что на секс просто не остается времени. Я ведь «свободный охотник», командир дивизиона. Мы выходим на границы и громим всех, кто попадается под руку. Иногда заходим на нейтральную территорию. После всего этого люди сутками глушат спирт, а потом, – потом, конечно, всем экипажем гоняют чертей. Ловля зеленых слоников – это у нас любимый вид спорта.

Лоссберг не преувеличивал: его экипаж давно прославился своим поистине феерическим пьянством – пьянка начиналась, когда линкор ложился на курс возвращения, и продолжалась на базе, – с битьем посуды, стрельбой по всему живому, что летает в небесах, и неизбежной гауптвахтой в финале. Личные дела его офицеров пухли от взысканий и копий докладных записок на имя командира. Докладными Лоссберг вытирал задницу, а своих людей неизменно вытаскивал с «кичи» гораздо раньше срока, мотивируя это необходимостью увеличения объемов боевых тренажей. Спорить с ним было трудно: по лейтенантской молодости за Лоссбергом числились три побега из-под ареста и два разжалования.

– И вам… нравится одиночество? – тихо спросила Анна.

– Трудно сказать, – он не был готов к ответу, – может быть, и да. Я не чувствую себя одиноким, понимаете? У меня всегда целый воз проблем, а в свободное время я беру в руки книгу и сразу забываю обо всем. Об одиночестве, по моим наблюдениям, чаще всего рассуждают люди, которые боятся и не понимают свободы. А я, как вы догадываетесь, с детства болтаюсь в космосе и привык ощущать себя частью пространства…

Девушка загадочно улыбнулась и перевела взгляд на море городских огней, тянувшееся почти до горизонта. Лоссберг откинулся на спинку стула. Ему было грустно, и он знал, почему. Очаровательная Анна с неожиданной остротой напомнила ему о том, что он давно знал, но пока еще не желал ощутить – о стремительной быстротечности счастья, о бесконечно выматывающем однообразии вахт, переходов и стычек, которые уже перестали греть ему кровь. Когда-то, юный и полный амбиций, лейтенант Лоссберг считал, что война как удел, война как единственно верный жребий в этой, казавшейся тогда такой долгой, жизни, есть высшее счастье. Он был уверен, что другого ему и не надо – только в бой, только в ураган этих яростных, всесокрушающих атак, несущих ему упоение победы над собой, своими потаенными страхами и неудачами. Потом как-то быстро, один за другим, стали уходить в мир иной его однокашники, такие же порывистые и честолюбивые. От кого-то не оставалось даже пепла, кого-то хоронили в роскошных гробах, накрытых флагом… В один прекрасный день Лоссберг, уже отупевший от грохота батарей, от вечно забитых после боя лазаретов и этих бесконечных похорон, понял, что дальше так нельзя. И из романтически настроенного мальчика в синем мундире он превратился в расчетливую, хитрую кобру, всегда атакующую из-за угла и уходящую от боя тогда, когда он ей невыгоден. Ровно через год, перемолотив двадцать разных кораблей неприятеля, он получил наградной меч и начал свое стремительное продвижение в область «психо». Теперь Лоссберг, – уже капитан – читал Яара, понимая, о чем толковал настоятель с Черной скалы, прошедший весь путь воина до его неизбежного тупика. В двадцать шесть он был самым молодым полковником своего крыла.

– А вы знаете, – произнесла Анна, не оборачиваясь, – когда я смотрю на ночной город, я всегда ощущая себя ужасно одинокой. Может быть, я и в самом деле боюсь свободы… Но подумайте: там, за каждым из этих огоньков – чья-то жизнь, чьи-то радости и надежды, а мы здесь, над всем этим – совершенно одни, словно какие-то путники среди бесконечного заснеженного поля.

– Вы очень поэтичны, – восхитился Лоссберг. – Но опять-таки: я привык быть путником среди таких бездн, по сравнению с которыми бесконечность ночи кажется лишь крохотным пятнышком тьмы на ткани мироздания. Давайте-ка лучше выпьем. В конце концов, мы собирались как следует надраться, ведь так?

– Вперед! – приказала Анна, и Лоссберг послушно наполнил рюмки.