Империя депрессии. Глобальная история разрушительной болезни

Также я старался достаточно прямолинейно обсуждать эффективность различных способов лечения. Слишком много историков медицины уклоняются от того, чтобы сказать, работает ли тот или иной способ лечения, утверждая, что это вопрос клинический, а не исторический. Нередки заявления вроде «нас интересует значение способа лечения, а не то, работает он или нет». Для тех, кто страдает той или иной болезнью, однако, значение различных методов неотделимо от их эффективности. Разве можно написать историю антибиотиков или химиотерапии, не упоминая о том, насколько они помогают. Если доказательства эффективности не очень убедительны, можно так и написать. Это не то же самое, что «вопрос эффективности лечения историка не касается». Порой историки медицины все же дают оценку резко критического толка, если они не одобряют тот или иной способ лечения. Или же мы подвергаем критике какой-либо способ лечения за побочные эффекты или же применение в качестве инструмента общественного контроля. Если подобные оценки являются частью нашей задачи, – а они ею и являются, – придется взять на себя ответственность и в оценке положительных сторон. Это не просто вопрос справедливости по отношению к психиатрии, а этическая ответственность перед теми, кто болен, – ведь мы можем составить у них впечатление, что лечиться не стоит. Любой историк, убежденный, что психиатрия не может являться общественным инструментом, – а если почитать некоторых из них, создается впечатление, что это соответствует истине, – конечно, вправе аргументированно доказать свою точку зрения. Лично я с этим не согласен. Мне кажется, что имеющиеся доказательства позволяют утверждать, что эффективные способы лечения депрессии, как и иных психических проблем, существуют – пусть даже с разной степенью эффективности и часто с определенными издержками. Как бы то ни было, я полагаю, что те, кто, посвятив годы изучению того или иного метода лечения, утверждают, что не имеют окончательного мнения о том, работает он или нет, попросту отказываются от ответственности.

Полагаю, мы не должны бояться оценивать любой прогресс клинической науки. Медицина добрую половину прошлого столетия билась над развенчиванием господствующей прежде тенденции к слегка наивным повествованиям о неизбежном и при том героическом прогрессе. Прежний «дискурс прогресса» слишком многое оставлял без внимания – к примеру, принудительные и недобросовестные практики, тупиковые направления исследования, чрезмерную медикализацию и людей, которые выпали из системы, поскольку не получили вообще никакого лечения. Однако историческая наука, не допускающая возможность прогресса, также видится мне неполной. Внезапное стремление историков медицины скептически относиться к прогрессу, возможно, является чрезмерным – вплоть до того, что просто считать историческое исследование «прогрессивным» стало синонимично тому, чтобы «раскритиковать его»: думаю, прежде всего проблема касается истории психиатрии. Если почитать достаточно много источников по теме, можно составить впечатление, что до сих пор у нее вообще нет никаких достижений. Не нужно идеализировать методы лечения для того, чтобы понять, что они приносят пользу. Надежда на выздоровление для тех, кто сейчас может обратиться за помощью при обнаружении у себя психических проблем, – а слишком многим до сих пор это недоступно, – куда больше, чем в 1850 году.